В. И. ЛЕНИН
Написано
во второй
половине мая — первой
половине
июня 1915г.
Напечатано
в 1915 г. в журнале
«Коммунист» № 1—2 Подпись: Н.
Ленин
Под
крахом
Интернационала
иногда
разумеют
просто
формальную
сторону дела,
перерыв
интернациональной
связи между
социалистическими
партиями
воюющих
стран,
невозможность
собрать ни
международной
конференции,
ни
Международного
социалистического
бюро и т.п. На
этой точке зрения
стоят
некоторые
социалисты
нейтральных,
маленьких
стран,
вероятно,
даже большинство
официальных
партий в них,
затем
оппортунисты
и их
защитники. В
русской
печати, с
заслуживающею
глубокой
признательности
откровенностью,
выступил на
защиту этой
позиции г. Вл.
Косовский в №
8 «Информационного
Листка»
Бунда, причем
редакция
«Листка» ни
единым словом
не оговорила
своего
несогласия с
автором.
Можно
надеяться,
что защита
национализма
г. Косовским,
который
договорился
до
оправдания
немецких
социал-демократов,
голосовавших
за военные
кредиты, поможет
многим
рабочим
окончательно
убедиться в
буржуазно-националистическом
характере
Бунда.
Для
сознательных
рабочих
социализм — серьезное
убеждение, а
не удобное
прикрытие
мещански-примирительных
и
националистически-оппозиционных
стремлений.
Под крахом
Интернационала
они разумеют
вопиющую
измену
большинства
официальных
социал-демократических
партий своим
убеждениям,
торжественнейшим
заявлениям в
речах на
Штутгартском
и Базельском международных
конгрессах, в
резолюциях
этих конгрессов
и т. д. Не
видеть этой
измены могут
только те,
кто не хочет видеть
ее, кому это
невыгодно.
Формулируя
дело научным
образом, т. е. с
точки зрения
отношения
между
классами современного
общества, мы
должны
сказать, что
большинство
социал-демократических
партий и во главе
их, в первую
очередь,
самая
большая и самая
влиятельная
партия II Интернационала,
германская,
встали на сторону
своего
генерального
штаба, своего
правительства,
своей
буржуазии
против пролетариата.
Это — событие
всемирно-исторической
важности, и
на возможно
более
всестороннем
анализе его
нельзя не
остановиться.
Давно
признано, что
войны, при
всех ужасах и
бедствиях,
которые они
влекут за
собой, приносят
более или
менее
крупную
пользу, беспощадно
вскрывая,
разоблачая и
разрушая многое
гнилое,
отжившее,
омертвевшее
в человеческих
учреждениях.
Несомненную
пользу начала
тоже
приносить
человечеству
и
европейская
война 1914—1915 года,
показав
передовому
классу
цивилизованных
стран, что в
его партиях
назрел какой-то
отвратительный
гнойный
нарыв, и
несется
откуда-то
нестерпимый
трупный
запах.
I
Есть ли
налицо
измена главных
социалистических
партий
Европы всем
своим
убеждениям и
задачам? Об
этом не любят
говорить,
разумеется,
ни сами
изменники, ни
те, кто
твердо знает —
или смутно
догадывается
— что ему
придется
дружить и
мириться с
ними. Но, как
бы ни было
это неприятно
разным
«авторитетам»
II Интернационала
или их
фракционным
друзьям
среди российских
социал-демократов,
мы должны прямо
взглянуть на
вещи, назвать
их своими именами,
сказать
рабочим
правду.
Есть ли
фактические
данные по
вопросу о том,
как перед
настоящей войной
и в
предвидении
ее смотрели
социалистические
партии на
свои задачи и
на свою тактику?
Бесспорно,
есть. Это — резолюция
Базельского
международного
социалистического
конгресса в 1912 году,
которую мы
перепечатываем,
вместе с резолюцией
Хемницкого германского
социал-демократического
съезда того
же года, как
напоминание
о «забытых
словах»
социализма.
Подводя итог
громадной
пропагандистской
и агитационной
литературе
всех стран
против войны,
эта
резолюция
представляет
собой самое
точное и
полное, самое
торжественное
и формальное
изложение
социалистических
взглядов на
войну и
тактики по
отношению к
войне. Нельзя
назвать
иначе, как
изменой, уже
тот факт, что
ни один из
авторитетов
вчерашнего
Интернационала
и
сегодняшнего
социал-шовинизма,
ни Гайндман,
ни Гед, ни
Каутский, ни
Плеханов, не
решаются напомнить
своим
читателям
эту
резолюцию, а
либо
совершенно
молчат о ней,
либо цитируют
(подобно
Каутскому)
второстепенные
места ее,
обходя все
существенное.
Самые «левые»,
архиреволюционные
резолюции — и
самое бесстыдное
забвение их
или
отречение от
них, вот одно
из самых
наглядных
проявлений
краха
Интернационала,
— а вместе с
тем и одно из
самых
наглядных
доказательств
того, что
верить в
«исправление»
социализма, в
«выпрямление
его линии» путем
одних
резолюций
могут теперь
лишь люди, у
которых
беспримерная
наивность
граничит с
хитрым
желанием
увековечить
прежнее
лицемерие.
Гайндмана
еще вчера,
можно
сказать,
когда он
повернул
перед войной
к защите
империализма,
все
«порядочные»
социалисты
считали
свихнувшимся
чудаком, и
никто не говорил
о нем иначе,
как в тоне
пренебрежения.
А теперь к
позиции
Гайндмана
целиком скатились,
— отличаясь
между собой
только в
оттенках и в
темпераменте,
— виднейшие
социал-демократические
вожди всех
стран. И мы
никак не в
состоянии оценить
и
охарактеризовать
сколько-нибудь
парламентским
выражением
гражданского
мужества
таких людей,
как, напр.,
писатели
«Нашего
Слова», когда
они пишут о «господине»
Гайндмане в
тоне
презрения, а
о «товарище»
Каутском
говорят— или
молчат—с
видом
почтения (или
подобострастия?).
Разве можно
примирить
такое
отношение с
уважением к
социализму и
к своим
убеждениям
вообще? Если
вы убеждены в
лживости и
гибельности
шовинизма
Гайндмана, то
не следует ли
направить критику
и нападки на более
влиятельного
и более опасного
защитника
подобных
взглядов,
Каутского?
Взгляды
Геда в
последнее
время
выразил едва
ли не всего
подробнее
гедист Шарль
Дюма в своей
брошюрке:
«Какого мира
мы желаем». Этот
«начальник
кабинета
Жюля Геда»,
подписавшийся
так на
заглавном
листе брошюры,
разумеется,
«цитирует»
прежние
заявления
социалистов
в
патриотическом
духе (как цитирует
подобные же
заявления и
немецкий
социал-шовинист
Давид в своей
последней
брошюре о
защите
отечества),
но Базельского
манифеста он
не цитирует!
Об этом
манифесте молчит
и Плеханов,
преподнося с
необыкновенно
самодовольным
видом
шовинистские
пошлости.
Каутский
подобен
Плеханову:
цитируя
Базельский
манифест, он опускает
все
революционные
места в нем
(то есть все его
существенное
содержание!)—
вероятно, под
предлогом
цензурного
запрещения...
Полиция и
военные
власти,
своими
цензурными
запретами
говорить о
классовой
борьбе и о
революции,
пришли
«кстати» на
помощь
изменникам
социализма!
Но, может
быть,
Базельский
манифест
представляет
из себя
какое-нибудь
бессодержательное
воззвание, в
котором нет
никакого
точного
содержания,
ни исторического,
ни
тактического,
относящегося
безусловно к
данной
конкретной
войне?
Как раз
наоборот. В
Базельской
резолюции меньше,
чем в других,
пустого
декламаторства,
больше конкретного
содержания.
Базельская
резолюция
говорит именно
о той самой
войне,
которая и
наступила,
именно о тех
самых империалистических
конфликтах,
которые
разразились
в 1914—1915 гг.
Конфликты
Австрии и
Сербии из-за
Балкан,
Австрии и
Италии из-за
Албании и т.д.,
Англии и
Германии
из-за рынков
и колоний
вообще,
России с
Турцией и пр.
из-за Армении
и Константинополя—вот
о чем говорит
Базельская
резолюция,
предвидя
именно
теперешнюю войну.
Как раз про
теперешнюю
войну между
«великими
державами
Европы»
говорит
Базельская
резолюция,
что эта война
«не может
бытъ оправдана
ни
самомалейшим
предлогом какого
бы то ни было
народного
интереса»!
И если
теперь
Плеханов и
Каутский — берем
двоих самых
типичных и
самых близких
для нас,
пишущего
по-русски или
переводимого
ликвидаторами
на русский,
авторитетных
социалистов —
подыскивают
(при помощи
Аксельрода)
разные
«народные
(или, вернее,
простонародные,
взятые из
уличной
буржуазной
прессы)
оправдания»
войне, если
они с ученым
видом и с
запасом фальшивых
цитат из
Маркса
ссылаются на
«примеры», на
войны 1813 и 1870 гг.
(Плеханов)
или 1854—1871, 1876— 1877, 1897 годов
(Каутский), — то,
поистине,
только люди
без тени
социалистических
убеждений,
без капельки
социалистической
совести
могут брать
«всерьез» подобные
доводы, могут
не назвать
их
неслыханным
иезуитизмом, лицемерием
и
проституированием
социализма!
Пусть немецкое
правление
партии
(«форштанд»)
предает проклятию
новый журнал
Меринга и
Розы Люксембург
(«Интернационал»)
за правдивую
оценку
Каутского,
пусть
Вандервельде,
Плеханов,
Гайндман и К°,
при помощи
полиции
«тройственного
согласия»,
так же
третируют
своих противников,
— мы будем
отвечать
простой
перепечаткой
Базельского
манифеста,
изобличающего
такой
поворот
вождей, для
которого нет
другого
слова, кроме
измены.
Базельская
резолюция
говорит не о
национальной,
не о народной
войне,
примеры
которых в
Европе бывали,
которые даже
типичны для
эпохи 1789—1871 гг., не
о революционной
войне, от
которых
социал-демократы
никогда не
зарекались, а
о теперешней
войне, на
почве «капиталистического
империализма»
и
«династических
интересов»,
на почве
«завоевательной
политики» обеих
групп
воюющих
держав, и
австро-германской
и
англо-франко-русской.
Плеханов,
Каутский и К°
прямо-таки
обманывают
рабочих,
повторяя
корыстную
ложь
буржуазии
всех стран,
стремящейся
из всех сил
эту
империалистскую,
колониальную,
грабительскую
войну
изобразить
народной,
оборонительной
(для кого бы
то ни было)
войной, и
подыскивая
оправдания
для нее из
области
исторических
примеров неимпериалистских
войн.
Вопрос об
империалистическом,
грабительском,
проти-вопролетарском
характере
данной войны давно
вышел из
стадии
чисто-теоретического
вопроса. Не
только
теоретически
оценен уже,
во всех своих
главных чертах,
империализм,
как борьба
гибнущей,
одряхлевшей,
сгнившей буржуазии
за дележ мира
и за
порабощение
«мелких»
наций; не
только
повторялись
тысячи раз
эти выводы во
всей
необъятной
газетной литературе
социалистов всех
стран; не
только, напр.,
представитель
«союзной» по
отношению к
нам нации,
француз
Дэлэзи, в
брошюре о
«Грядущей
войне» (1911 года!) популярно
разъяснял
грабительский
характер
настоящей
войны и со
стороны
французской
буржуазии.
Этого мало.
Представители
пролетарских
партий всех
стран
единогласно и
формально
выразили в
Базеле свое
непреклонное
убеждение в
том, что
грядет война
именно
империалистского
характера,
сделав из
этого тактические
выводы.
Поэтому,
между прочим,
должны быть
отвергнуты
сразу, как
софизмы, все ссылки
на то, что
отличие
национальной
и интернациональной
тактики
недостаточно
обсуждено
(сравни
последнее
интервью
Аксельрода в №№
87 и 90 «Нашего Слова»),
и т.д. и т.п. Это — софизм,
ибо одно
дело
всестороннее
научное
исследование империализма; такое
исследование
только
начинается, и
оно, по сути
своей, бесконечно,
как
бесконечна наука
вообще. Другое дело — основы
социалистической
тактики
против
капиталистического
империализма,
изложенные в
миллионах
экземпляров
социал-демократических
газет и в
решении Интернационала.
Социалистические
партии—не
дискуссионные
клубы, а
организации борющегося
пролетариата, и
когда ряд
батальонов
перешел на
сторону
неприятеля, их надо
назвать и
ославить
изменниками,
не давая себя
«поймать»
лицемерными
речами о том,
что «не все
одинаково»
понимают
империализм,
что вот
шовинист
Каутский и
шовинист
Кунов
способны
написать об
этом томы, что
вопрос
«недостаточно
обсужден» и
проч. и т. п.
Капитализм
во всех проявлениях
своего
грабительства
и во всех
мельчайших
разветвлениях его
исторического
развития и
его
национальных
особенностей никогда не будет изучен до
конца; о
частностях
ученые (и
педанты
особенно) никогда
не
перестанут
спорить. «На
этом основании»
отказываться
от
социалистической
борьбы с капитализмом,
от
противопоставления
себя тем, кто
изменил этой
борьбе, было бы смешно, —
а что же
другое предлагают нам
Каутский,
Кунов, Аксельрод
и т.п.?
Никто
даже и
не попытался
ведь
разобрать теперь,
после войны,
Базельскую
резолюцию и
показать ее
неправильность
!
II
Но, может
быть,
искренние
социалисты
стояли за
Базельскую
резолюцию в
предвидении
того, что война
создаст
революционную
ситуацию, а
события
опровергли
их, и
революция
оказалась невозможной?
Именно
таким
софизмом
пытается
оправдать
свой переход
в лагерь
буржуазии
Кунов (в
брошюре «Крах
партии?» и в
ряде статей),
а в виде
намеков мы
встречаем
подобные
«доводы» почти
у всех
социал-шовинистов
с Каутским во
главе.
Надежды на
революцию
оказались иллюзией,
а отстаивать
иллюзии не
дело
марксиста,
рассуждает Кунов,
причем сей струвист
ни единым
словом не
говорит об
«иллюзии»
всех
подписавших
Базельский
манифест, а,
как
отменно-благородный
человек, старается
свалить дело
на крайних
левых, вроде Паннекука
и Радека!
Рассмотрим,
по существу,
тот довод,
что авторы
Базельского
манифеста
искренно
предполагали
наступление
революции, но
события
опровергли
их. Базельский
манифест
говорит —
1) что
война
создаст
экономический
и политический
кризис;
2) что
рабочие
будут
считать свое
участие в войне
преступлением,
преступной
«стрельбой
друг в друга
ради
прибылей
капиталистов,
ради честолюбия
династий,
ради
выполнения
тайных дипломатических
договоров»,
что война
вызывает
среди
рабочих
«негодование
и
возмущение»;
3) что
указанный
кризис и
указанное
душевное
состояние
рабочих
социалисты
обязаны
использовать
для
«возбуждения
народа и для
ускорения
краха
капитализма»;
4) что
«правительства»
— все без
исключения — не
могут начать
войны «без
опасности
для себя»;
5) что
правительства
«боятся
пролетарской
революции»;
6) что
правительствам
«следует
вспомнить» о
Парижской
Коммуне (т. е. о
гражданской
войне), о революции
1905 г. в России и
т.д.
Все
это — совершенно
ясные мысли;
в них нет ручательства,
что
революция
будет; в них
положено
ударение на
точную
характеристику
фактов и тенденций.
Кто по
поводу таких
мыслей и рассуждений
говорит, что
ожидавшееся
наступление
революции
оказалось
иллюзией, тот
обнаруживает
не марксистское,
а
струвистское
и
полицейски-ренегатское
отношение к
революции.
Для
марксиста не
подлежит
сомнению, что
революция
невозможна
без
революционной
ситуации,
причем не
всякая
революционная
ситуация
приводит к
революции.
Каковы,
вообще
говоря, признаки
революционной
ситуации?
Мы наверное
не ошибемся,
если укажем
следующие
три главные
признака:
1) Невозможность
для
господствующих
классов
сохранить в
неизмененном
виде свое
господство;
тот или иной
кризис «верхов»,
кризис
политики
господствующего
класса,
создающий
трещину, в
которую
прорывается
недовольство
и возмущение
угнетенных классов.
Для
наступления
революции
обычно бывает
недостаточно,
чтобы «низы
не хотели», а
требуется
еще, чтобы
«верхи не могли»
жить
по-старому.
2) Обострение,
выше
обычного,
нужды и бедствий
угнетенных
классов.
3) Значительное
повышение, в
силу
указанных причин,
активности
масс, в
«мирную»
эпоху дающих себя
грабить
спокойно, а в
бурные
времена привлекаемых,
как всей
обстановкой
кризиса, так
и самими
«верхами», к
самостоятельному
историческому
выступлению.
Без этих
объективных
изменений,
независимых
от воли не
только
отдельных
групп и партий,
но и отдельных
классов,
революция — по
общему
правилу — невозможна.
Совокупность
этих
объективных
перемен и
называется революционной
ситуацией.
Такая
ситуация
была в 1905 году в
России и во
все эпохи
революций на
Западе; но
она была
также и в 60-х
годах
прошлого века
в Германии, в 1859—1861,
в 1879—1880 годах в
России, хотя
революций в
этих случаях
не было.
Почему?
Потому, что
не из всякой
революционной
ситуации возникает
революция, а
лишь из такой
ситуации,
когда к
перечисленным
выше
объективным переменам
присоединяется
субъективная,
именно: присоединяется
способность
революционного
класса на
революционные
массовые
действия,
достаточно сильные,
чтобы
сломить (или
надломить)
старое
правительство,
которое
никогда, даже
и в эпоху
кризисов, не
«упадет», если
его не «уронят».
Таковы
марксистские
взгляды на
революцию,
которые
много, много
раз
развивались
и признавались
за бесспорные
всеми
марксистами
и которые для
нас, русских,
особенно
наглядно
подтверждены
опытом 1905-го
года.
Спрашивается,
что предполагалось
в этом отношении
Базельским
манифестом в 1912
году и что
наступило в 1914-1915
году?
Предполагалась
революционная
ситуация, кратко
описанная
выражением
«экономический
и политический
кризис».
Наступила ли
она?
Несомненно,
да. Социал-шовинист
Ленч (который
прямее,
откровеннее,
честнее
выступает с
защитой шовинизма,
чем лицемеры
Кунов,
Каутский, Плеханов
и К°)
выразился
даже так, что
«мы переживаем
своеобразную
революцию» (стр.
6 его брошюры
«Германская
социал-демократия
и война»,
Берлин, 1915). Политический
кризис
налицо: ни
одно из
правительств
не уверено в
завтрашнем
дне, ни одно
не свободно
от опасности
финансового
краха,
отнятия
территории,
изгнания из
своей страны
(как изгнали
правительство
из Бельгии).
Все правительства
живут на
вулкане, все
апеллируют сами
к
самодеятельности
и героизму
масс. Политический
режим Европы
весь
потрясен, и
никто,
наверное, не
станет отрицать,
что мы вошли
(и входим все
глубже — я
пишу это в
день
объявления
войны
Италией) в
эпоху
величайших
политических
потрясений.
Если
Каутский,
через два
месяца после
объявления
войны, писал (2 октября
1914 в «Neue Zeit» — «Новое
Время».), что
«никогда
правительство
не бывает так
сильно,
никогда
партии не
бывают так
слабы, как
при начале
войны», то это
один из
образчиков
подделки
исторической
науки
Каутским в
угоду
Зюдекумам и
прочим оппортунистам.
Никогда
правительство
не нуждается
так в
согласии
всех партий
господствующих
классов и в «мирном»
подчинении
этому
господству
классов угнетенных,
как во время
войны. Это — во-1-х;
а во-2-х, если
«при начале
войны»,
особенно в
стране,
ожидающей быстрой
победы,
правительство
кажется всесильным,
то никто
никогда и
нигде в мире не
связывал
ожиданий революционной
ситуации
исключительно
с моментом
«начала»
войны, а тем
более не
отождествлял
«кажущегося»
с действительным.
Что
европейская
война будет
тяжелой не в
пример другим,
это все
знали, видели
и признавали.
Опыт войны
все более
подтверждает
это. Война ширится.
Политические
устои Европы
шатаются все
больше.
Бедствия
масс ужасны,
и усилия
правительств,
буржуазии и
оппортунистов
замолчать
эти бедствия
терпят все
чаще
крушение.
Прибыли
известных
групп
капиталистов
от войны неслыханно,
скандально
велики.
Обострение
противоречий
громадное.
Глухое
возмущение
масс, смутное
пожелание
забитыми и
темными
слоями добренького
(«демократического»)
мира, начинающийся
ропот в
«низах» — все
это налицо. А
чем дальше
затягивается
и обостряется
война, тем
сильнее сами
правительства
развивают и
должны
развивать активность
масс,
призывая их к
сверхнормальному
напряжению
сил и
самопожертвованию.
Опыт войны,
как и опыт
всякого
кризиса в
истории,
всякого
великого бедствия
и всякого
перелома в
жизни человека,
отупляет и
надламывает
одних, но
зато
просвещает и
закаляет
других, причем
в общем и
целом, в
истории
всего мира,
число и сила
этих последних
оказывались,
за
исключением
отдельных
случаев
упадка и
гибели того
или иного
государства,
больше, чем
первых.
Заключение
мира не
только не
может «сразу»
прекратить
всех этих
бедствий и
всего этого
обострения
противоречий,
а, напротив,
во многих
отношениях
сделает эти
бедствия еще
более
ощутимыми и
особенно
наглядными
для самых
отсталых
масс
населения.
Одним
словом,
революционная
ситуация в большинстве
передовых
стран и
великих
держав Европы
— налицо. В
этом
отношении
предвидение
Базельского
манифеста
оправдалось вполне.
Отрицать
эту истину
прямо или
косвенно или
замалчивать
ее, как
делают Кунов,
Плеханов,
Каутский и К°,
значит
говорить
величайшую
неправду,
обманывать
рабочий
класс и услуживать
буржуазии. В
«Социал-Демократе»
(№№ 34, 40 и 41) мы
приводили
данные,
показывающие,
что люди, боящиеся
революции, христианские
попы-мещане,
генеральные
штабы, газеты
миллионеров
вынуждены
констатировать
признаки
революционной
ситуации в
Европе.
Долго ли
продержится
и насколько
еще обострится
эта ситуация?
Приведет ли
она к
революции? Этого
мы не знаем, и
никто не
может знать
этого. Это
покажет
только опыт развития
революционных
настроений и
перехода к
революционным
действиям
передового
класса, пролетариата.
Тут не может
быть и речи
ни вообще о каких-либо
«иллюзиях», ни
об их
опровержении,
ибо ни один
социалист
нигде п
никогда не брал
на себя
ручательства
за то, что
революцию
породит
именно
данная (а не
следующая) война,
именно
теперешняя (а
не
завтрашняя)
революционная
ситуация. Тут
идет речь о
самой
бесспорной п
самой
основной
обязанности
всех
социалистов:
обязанности
вскрывать
перед
массами
наличность
революционной
ситуации,
разъяснять
ее ширину и
глубину,
будить
революционное
сознание и
революционную
решимость
пролетариата,
помогать ему
переходить к
революционным
действиям и
создавать
соответствующие
революционной
ситуации
организации
для работы в
этом направлении.
Никогда
ни один
влиятельный
и ответственный
социалист не
смел
усомниться в
том, что такова
именно
обязанность социалистических
партий, и
Базельский
манифест, не
распространяя
и не питая ни
малейших
«иллюзий»,
именно об
этой
обязанности
социалистов
говорит: возбуждать,
«встряхивать»
народ (а не
усыплять его
шовинизмом,
как делают
Плеханов, Аксельрод,
Каутский),
«использовать»
кризис для «ускорения»
краха
капитализма,
руководствоваться
примерами Коммуны
и
октября-декабря
1905 года.
Неисполнение
современными
партиями
этой своей
обязанности
и есть их
измена, их
политическая
смерть, их
отречение от
своей роли,
их переход на
сторону буржуазии.
III
Но как могло
быть, что
виднейшие
представители
и вожди II Интернационала
изменили
социализму?
На этом вопросе
мы
остановимся
подробно
ниже, рассмотрев
сначала
попытки
«теоретически»
оправдать
эту измену.
Попробуем
охарактеризовать
главные теории
социал-шовинизма,
представителями
которых
можно
считать
Плеханова (он
повторяет
преимущественно
доводы
англо-французских
шовинистов,
Гайндмана и
его новых сторонников)
и Каутского
(он выдвигает
доводы
гораздо
более
«тонкие»,
имеющие вид
несравненно
большей
теоретической
солидности).
Едва ли
не всех
примитивнее
теория
«зачинщика».
На нас
напали, мы
защищаемся;
интересы пролетариата
требуют
отпора
нарушителям
европейского
мира. Это — перепев
заявлений
всех
правительств
и декламаций
всей
буржуазной и
желтой
печати всего
мира.
Плеханов
даже и столь
избитую
пошлость
прикрашивает
обязательной
у этого
писателя
иезуитской
ссылкой на
«диалектику»:
во имя учета
конкретной ситуации
надо-де
прежде всего
найти зачинщика
и
расправиться
с ним,
откладывая
до другой ситуации
все
остальные
вопросы (см.
брошюру Плеханова
«О войне»,
Париж, 1914, и
повторение
ее рассуждений
у Аксельрода
в «Голосе» №№ 86 и 87).
В
благородном_
деле подмены диалектики
софистикой
Плеханов
побил рекорд.
Софист
выхватывает
один из
«доводов», и еще
Гегель
говорил
справедливо,
что «доводы»
можно
подыскать
решительно
для всего на свете.
Диалектика
требует
всестороннего
исследования
данного
общественного
явления в его
развитии и
сведения внешнего,
кажущегося к
коренным
движущим
силам, к развитию
производительных
сил и к
классовой
борьбе. Плеханов
выхватывает
цитату из
немецкой социал-демократической
печати: сами
немцы до
войны
признавали-де
зачинщиком
Австрию и
Германию, — и
баста. О том,
что русские
социалисты
много раз
разоблачали
завоевательные
планы
царизма
насчет
Галиции,
Армении и т.д.,
Плеханов молчит.
У него нет и
тени попытки
прикоснуться
к экономической
и
дипломатической
истории хотя
бы трех
последних
десятилетий,
а эта история
неопровержимо
доказывает,
что именно
захват
колоний,
грабеж чужих
земель, вытеснение
и разорение
более
успешного
конкурента
были главной
осью
политики обеих
воюющих
ныне групп
держав (Крайне
поучительна
книга
английского
пацифиста
Брэйлсфорда,
который не
прочь даже
корчить из
себя
социалиста:
«Война стали
и золота»
(Лондон, 1914; книга
помечена
мартом 1914 г.!).
Автор
совершенно
ясно сознает,
что вопросы
национальные,
в общем,
стоят позади,
уже решены (35), что
дело теперь
не в этом, что
«типичный вопрос
современной
дипломатии» (36) — Багдадская
дорога,
поставка рельс
для нее,
рудники в
Марокко и т. п.
Одним из
«поучительнейших
инцидентов в
новейшей истории
европейской
дипломатии»
автор справедливо
считает
борьбу
французских
патриотов и
английских
империалистов
против
попыток Кайо
(в 1911 и 1913 гг.)
помириться с Германией
на основе
соглашения о
разделе колониальных
сфер влияния
и о допущении
германских
бумаг на
парижскую
биржу. Английская
и французская
буржуазия сорвала
такое
соглашение (38—40).
Цель
империализма
— вывоз
капитала в более
слабые
страны (74). Прибыль
от такого
капитала в
Англии была 90— 100
млн. ф. ст. в 1899 г.
(Джиффен), 140 млн.
в 1909 г. (Пэйш), а
Ллойд-Джордж
в недавней
речи считал
ее, добавим
от себя, в 200 млн.
ф. ст., почти 2 миллиарда
рублей. — Грязные
проделки и
подкупы
турецкой
знати, местечки
для сынков в
Индии и
Египте — вот в
чем суть (85—87). Ничтожное
меньшинство
выигрывает
от вооружений
и войн, но за
него
общество и
финансисты, а
за
сторонниками
мира
раздробленное
население (93). Пацифист,
ныне
толкующий о
мире и
разоружении,
завтра оказывается
членом
партии,
вполне зависимой
от военных
подрядчиков (161).
Окажется
сильнее
тройственное
согласие, оно
возьмет
Марокко и
разделит
Персию, — тройственный
союз возьмет
Триполи,
укрепится в
Боснии,
подчинит
себе Турцию (167). Лондон
и Париж дали
миллиарды
России в
марте 1906 г.,
помогая
царизму
задавить
освободительное
движение (225—228); Англия
помогает
теперь
России
душить Персию
(229). Россия
разожгла балканскую
войну (230). — Все
это не ново,
не правда ли?
Все это
общеизвестно
и 1 000 раз повторялось
в
социал-демократических
газетах
всего мира?
Накануне
войны
англичанин-буржуа
яснее ясного
видит это. Но каким
неприличным
вздором,
каким
непереносным
лицемерием,
какой
слащавой ложью
оказываются
перед лицом
этих простых
и
общеизвестных
фактов
теории
Плеханова и
Потресова о
виновности
Германии или
Каутского о
«перспективах»
разоружения
и
длительного
мира при
капитализме!).
В
применении к
войнам,
основное
положение диалектики,
так
бесстыдно
извращаемой
Плехановым в
угоду
буржуазии,
состоит в том,
что «война
есть просто
продолжение
политики
другими» (именно
насильственными)
«средствами». Такова
формулировка
Клаузевица («Все
знают, что
войны
вызываются
лишь политическими
отношениями
между
правительствами
и между народами;
но
обыкновенно
представляют
себе дело
таким
образом, как
будто с началом
войны эти
отношения
прекращаются
и наступает
совершенно
иное
положение, подчиненное
только своим
особым
законам. Мы
утверждаем
наоборот:
война есть не
что иное, как
продолжение
политических
отношений
при вмешательстве
иных
средств».),
одного из
великих
писателей по
вопросам военной
истории, идеи
которого
были оплодотворены
Гегелем. И
именно
такова была
всегда точка
зрения
Маркса и
Энгельса, каждую
войну
рассматривавших
как продолжение
политики
данных, заинтересованных
держав — и разных
классов внутри
них — в данное
время.
Грубый
шовинизм
Плеханова
стоит
совершенно
на той же
самой
теоретической
позиции, как
более тонкий,
примирительно-слащавый
шовинизм
Каутского, когда
сей
последний
освящает
переход социалистов
всех стран на
сторону
«своих»
капиталистов
следующим
рассуждением:
Все
вправе и
обязаны
защищать
свое отечество;
истинный
интернационализм
состоит в
признании
этого права
за
социалистами
всех наций, в
том числе воюющих
с моей
нацией... (см. «Neue Zeit», 2 октября
1914, и другие
сочинения
того же
автора).
Это
бесподобное
рассуждение
есть такое безгранично-пошлое
издевательство
над социализмом,
что лучшим ответом
на него было
бы заказать
медаль с фигурами
Вильгельма II и
Николая II на
одной
стороне,
Плеханова и
Каутского на
другой.
Истинный интернационализм,
видите ли,
состоит в
оправдании
того, чтобы
французские
рабочие
стреляли в
немецких, а немецкие
в
французских
во имя
«защиты отечества»!
Но, если присмотреться к теоретическим предпосылкам рассуждений Каутского, мы получим именно тот взгляд, который высмеян Клаузевицем около 80 лет тому назад: с началом войны прекращаются исторически подготовленные политические отношения между народами и классами, наступает совершенно иное положение! «просто» нападающие и защищающиеся, «просто» отражение «врагов отечества»! Угнетение целого ряда наций, составляющих больше половины населения земного шара, великодержавными империалистскими народами, конкуренция между буржуазией этих стран ради дележа добычи, стремление капитала расколоть и подавить рабочее движение — это все сразу исчезло из поля зрения Плеханова и Каутского, хотя именно такую «политику» обрисовывали они сами в течение десятилетий перед войной.
Облыжные
ссылки на
Маркса и
Энгельса
составляют при
этом
«козырный»
довод обоих
главарей социал-шовинизма:
Плеханов
вспоминает
национальную
войну
Пруссии в 1813 г. и
Германии в 1870 г.,
Каутский с
ученейшим
видом
доказывает, что
Маркс решал
вопрос о том,
успех какой
стороны (т. е.
какой
буржуазии)
желательнее
в войнах 1854—1855, 1859, 1870—1871, а
марксисты
также в
войнах 1876—1877 и 1897 годов.
Прием всех
софистов во
все времена:
брать
примеры,
заведомо
относящиеся
к
принципиально
непохожим
случаям. Прежние
войны, на
которые нам
указывают,
были «продолжением
политики»
многолетних
национальных
движений
буржуазии,
движений
против чужого,
инонационального,
гнета и
против
абсолютизма
(турецкого и
русского).
Никакого
иного
вопроса,
кроме вопроса
о предпочтительности
успеха той
или другой
буржуазии,
тогда и быть
не могло; к
войнам
подобного
типа марксисты
могли заранее
звать народы,
разжигая национальную
ненависть,
как звал
Маркс в 1848 г. и
позже к войне
с Россией,
как разжигал
Энгельс в 1859 году
национальную
ненависть
немцев к их угнетателям,
Наполеону III и к русскому
царизму.
Сравнивать
«продолжение
политики»
борьбы с
феодализмом
и
абсолютизмом,
политики освобождающейся
буржуазии, с
«продолжением
политики»
одряхлевшей, то
есть империалистской,
то есть ограбившей
весь мир и
реакционной,
в союзе с
феодалами
давящей
пролетариат
буржуазии — значит
сравнивать
аршины с
пудами. Это
похоже на
сравнение
«представителей
буржуазии»
Робеспьера,
Гарибальди,
Желябова с
«представителями
буржуазии»
Мильераном,
Саландрой,
Гучковым.
Нельзя быть
марксистом,
не питая глубочайшего
уважения к великим
буржуазным
революционерам,
которые
имели
всемирно-историческое
право говорить
от имени
буржуазных
«отечеств»,
поднимавших
десятки
миллионов
новых наций к
цивилизованной
жизни в борьбе
с
феодализмом.
И нельзя быть
марксистом, не
питая
презрения к
софистике
Плеханова и
Каутского,
говорящих о
«защите
отечества» по
поводу
удушения
немецкими
империалистами
Бельгии или
по поводу
сделки
империалистов
Англии,
Франции,
России и
Италии о грабеже
Австрии и
Турции.
Еще одна
«марксистская»
теория
социал-шовинизма:
социализм
базируется
на быстром
развитии
капитализма;
победа моей
страны
ускорит в ней
развитие капитализма,
а значит, и
наступление
социализма;
поражение
моей страны
задержит ее
экономическое
развитие, а
значит, и
наступление
социализма.
Такую,
струвистскую,
теорию развивает
у нас
Плеханов, у
немцев Ленч и
другие. Каутский
спорит
против этой
грубой
теории, против
прямо
защищающего
ее Ленча,
против прикрыто
отстаивающего
ее Кунова, но
спорит только
для того,
чтобы
добиться
примирения
социал-шовинистов
всех стран на
основе более
тонкой, более
иезуитской
шовинистской
теории.
Нам не
приходится
долго
останавливаться
на разборе
этой грубой
теории.
«Критические
заметки»
Струве вышли
в 1894 году, и за 20 лет
русские
социал-демократы
познакомились
досконально
с этой
«манерой»
образованных
русских
буржуа
проводить
свои взгляды
и пожелания
под
прикрытием
«марксизма», — очищенного
от революционности.
Струвизм
есть не
только
русское, а,
как показывают
особенно
наглядно
последние
события, международное
стремление
теоретиков
буржуазии
убить
марксизм
«посредством
мягкости»,
удушить
посредством
объятий,
путем
якобы-признания
«всех»
«истинно-научных»
сторон и
элементов
марксизма, кроме
«агитаторской»,
«демагогической»,
«бланкистски-утопической»
стороны его.
Другими
словами:
взять из марксизма
все, что
приемлемо
для либеральной
буржуазии,
вплоть до
борьбы за реформы,
вплоть до
классовой
борьбы (без
диктатуры
пролетариата),
вплоть до
«общего»
признания
«социалистических
идеалов» и
смены
капитализма
«новым
строем», и
отбросить «только»
живую душу
марксизма, «только»
его революционность.
Марксизм
есть теория
освободительного
движения
пролетариата.
Понятно
поэтому, что
сознательные
рабочие
должны
уделять громадное
внимание
процессу
подмены
марксизма
струвизмом.
Двигательные
силы этого процесса
многочисленны
и
разнообразны.
Мы отметим
только главные
три.
1) Развитие
науки дает
все больше
материала, доказывающего
правоту
Маркса.
Приходится
бороться с
ним
лицемерно, не
идя открыто против
основ марксизма,
а якобы
признавая
его,
выхолащивая
софизмами
его
содержание,
превращая
марксизм в
безвредную
для
буржуазии,
святую «икону».
2) Развитие
оппортунизма
среди
социал-демократических
партий
поддерживает
такую «переделку»
марксизма,
подгоняя его
под оправдание
всяческих
уступок
оппортунизму.
3) Период
империализма
есть раздел
мира между
«великими»,
привилегированными
нациями, угнетающими
все
остальные.
Крохи добычи
от этих
привилегий и
этого угнетения
перепадают,
несомненно,
известным
слоям мелкой
буржуазии и
аристократии,
а также
бюрократии
рабочего
класса. Такие
слои, будучи
ничтожным меньшинством
пролетариата
и трудящихся масс,
тяготеют к
«струвизму»,
ибо он дает
им оправдание
их союза со
«своей»
национальной
буржуазией
против угнетенных
масс всех наций.
Об этом нам
придется еще
говорить
ниже в связи
с вопросом о
причинах
краха
Интернационала.
IV
Самой
тонкой,
наиболее
искусно
подделанной
под научность
и под
международность,
теорией социал-шовинизма
является
выдвинутая
Каутским
теория
«ультраимпериализма».
Вот самое
ясное, самое
точное и самое
новое
изложение ее
самим
автором:
«Ослабление
протекционистского
движения в
Англии,
понижение
пошлин в
Америке, стремление
к
разоружению,
быстрое
уменьшение,
за последние
годы перед
войной,
вывоза капитала
из Франции и
из Германии,
наконец,
усиливающееся
международное
переплетение
различных
клик
финансового
капитала — все
это побудило
меня
взвесить, не
может ли теперешняя
империалистская
политика быть
вытеснена
новою,
ультраимпериалистскою,
которая
поставит на
место борьбы
национальных
финансовых капиталов
между собою
общую
эксплуатацию
мира
интернационально-объединенным
финансовым
капиталом.
Подобная
новая фаза капитализма
во всяком
случае
мыслима. Осуществима
ли она, для
решения
этого нет еще
достаточных
предпосылок» («Neue Zeit» № 5, 30.IV. 1915, стр. 144).
...«Решающим
в этом
отношении
может
оказаться
ход и исход
теперешней
войны. Она
может совершенно
раздавить
слабые зачатки
ультра
империализма,
разжигая до
высшей
степени
национальную
ненависть
также и между
финансовыми
капиталистами,
усиливая
вооружения и
стремление
обогнать в этом
друг друга,
делая
неизбежной
вторую всемирную
войну. Тогда
то
предвидение,
которое я
формулировал
в своей
брошюре: «Путь
к власти»,
осуществится
в ужасных
размерах,
увеличится
обострение
классовых
противоречий,
а вместе с
тем и
моральное
отмирание (буквально:
«отхозяйничание,
Abwirtschaftung», крах)
капитализма»...
(Надо
заметить, что
под этим
вычурным
словечком
Каутский
разумеет
просто-напросто
«вражду» к
капитализму
со стороны
«промежуточных
слоев между
пролетариатом
и финансовым
капиталом»,
именно: «интеллигенции,
мелких
буржуа, даже
мелких капиталистов»)...
«Но война
может
кончиться
иначе. Она
может
привести к
усилению слабых
зачатков
ультраимпериализма.
Ее уроки» (это
заметьте!)
«могут
ускорить
такое
развитие,
которого
долго
пришлось бы
ждать во
время мира.
Если дело
дойдет до
этого, до
соглашения
наций, до
разоружения,
до
длительного
мира, тогда
худшие из
причин,
ведших до
войны все
сильнее к
моральному
отмиранию
капитализма,
могут
исчезнуть».
Новая фаза,
разумеется,
принесет с
собой «новые
бедствия» для
пролетариата,
«может быть
еще более
худшие», но «на
время»
«ультраимпериализм»
«мог бы создать
эру новых
надежд и
ожиданий в
пределах
капитализма»
(стр. 145).
Каким образом
выводится из
этой «теории»
оправдание
социал-шовинизма?
Довольно
странным — для
«теоретика» — именно
следующим
образом:
Левые
социал-демократы
в Германии
говорят, что
империализм
и
порождаемые
им войны не
случайность,
а необходимый
продукт
капитализма,
приведшего к
господству
финансового
капитала.
Поэтому
необходим,.переход
к революционной
борьбе масс,
ибо эпоха
сравнительно
мирного
развития
изжита.
«Правые»
социал-демократы
грубо
заявляют: раз
империализм
«необходим»,
надо быть
империалистами
и нам.
Каутский, в
роли «центра»,
примиряет:
«Крайние
левые», —пишет
он в своей
брошюре:
«Национальное
государство,
империалистическое
государство
и союз
государств»
(Нюрнберг, 1915), — хотят
«противопоставить»
неизбежному
империализму
социализм, т.
е. «не только
пропаганду
его, которую
мы в течение
полувека
противопоставляем
всем формам
капиталистического
господства, а
немедленное
осуществление
социализма.
Это кажется
очень радикальным,
но способно
лишь оттолкнуть
всякого, кто не
верит в
немедленное
практическое
осуществление
социализма, в
лагерь
империализма»
(стр. 17, курсив
наш).
Говоря о
немедленном
осуществлении
социализма,
Каутский
«осуществляет»
передержку,
пользуясь тем,
что в Германии,
при военной
цензуре
особенно,
нельзя
говорить о
революционных
действиях.
Каутский
прекрасно
знает,что
левые
требуют от
партии немедленной
пропаганды
и подготовки
революционных
действий, а
вовсе не «немедленного
практического
осуществления
социализма».
Из
необходимости
империализма
левые выводят
необходимость
революционных
действий.
«Теория
ультраимпериализма»
служит
Каутскому для
оправдания
оппортунистов,
для
изображения
дела в таком
свете, что
они вовсе не
перешли на
сторону
буржуазии, а
просто «не
верят» в
немедленный
социализм,
ожидая, что
перед нами
«может быть»
новая «эра»
разоружения
и длительного
мира. «Теория»
сводится к
тому и только
к тому, что надеждой
на новую мирную
эру
капитализма
Каутский
оправдывает
присоединение
оппортунистов
и официальных
социал-демократических
партий к буржуазии
и их отказ от
революционной
(то есть
пролетарской)
тактики во
время настоящей
бурной эры, вопреки
торжественным
заявлениям
Базельской
резолюции!
Заметьте,
что Каутский
при этом не
только не
заявляет:
новая фаза
вытекает и
должна получиться
из таких-то
обстоятельств
и условий,— а,
напротив,
заявляет
прямо; даже
вопроса об «осуществимости»
новой фазы я
еще не могу
решить. Да и в
самом деле,
взгляните на
те «тенденции»
к новой эре,
которые
Каутский
указал. Поразительно,
что к числу
экономических
фактов автор
относит
«стремления к
разоружению»!
Это значит:
от несомненных
фактов,
которые
совсем не
мирятся с
теорией
притупления
противоречий,
прятаться
под сень невинных
мещанских
разговоров и мечтаний.
«Ультраимпериализм»Каутского,—
это слово,
кстати
сказать,
совсем не выражает
того, что
автор хочет
^сказать, — означает
громадное притупление
противоречий
капитализма.
«Ослабление
протекционизма
в Англии и
Америке» — говорят
нам. Где же
тут хотя бы
малейшая тенденция
к новой эре?
Доведенный
до крайности
протекционизм
Америки
ослаблен, но
протекционизм
остался, как
остались и
привилегии,
предпочтительные
тарифы
английских
колоний в
пользу Англии.
Вспомним, на
чем основана
смена
предыдущей,
«мирной»,
эпохи
капитализма
современною,
империалистической:
на том, что
свободная конкуренция
уступила
место
монополистическим
союзам
капиталистов,
и на том, что
весь земной
шар поделен.
Ясно, что оба
эти факта (и
фактора)
имеют
действительно
мировое значение:
свободная
торговля и
мирная конкуренция
были
возможны и
необходимы,
пока капитал
мог
беспрепятственно
увеличивать
колонии и
захватывать
в Африке и т. п.
незанятые
земли, причем
концентрация
капитала была
еще слаба,
монополистических
предприятий,
т. е. столь
громадных, что
они господствуют
во всей данной
отрасли
промышленности,
еще не было.
Возникновение
и рост таких
монополистических
предприятий
(вероятно,
этот процесс
ни в Англии,
ни в Америке
не приостановился?
едва ли даже
Каутский
решится отрицать,
что война
ускорила и
обострила
его) делает невозможной
прежнюю
свободную
конкуренцию,
вырывает
почву из-под
ног у нее, а
раздел
земного шара заставляет
от мирного
расширения
перейти к
вооруженной
борьбе за передел
колоний и
сфер влияния.
Смешно и
думать, что ослабление
протекционизма
в двух
странах
может изменить
тут что-либо.
·
Далее,
уменьшение
вывоза
капитала в двух
странах за
несколько
лет. Эти две
страны, Франция
и Германия,
по
статистике,
напр., Хармса
в 1912 году, имели
капиталов за
границей
приблизительно
на 35 миллиардов
марок (около 17 миллиардов
рублей)
каждая, а
Англия одна вдвое
больше (См. Bernhard Harms, «Probleme der Weltwirtschaft».
«Усиливающееся
международное
переплетение
клик
финансового
капитала».
Это — единственная
действительно
всеобщая и
несомненная
тенденция не
нескольких лет,
не двух
стран, а
всего мира,
всего капитализма.
Но почему из
нее должно
вытекать стремление
к разоружению,
а не к
вооружениям,
как до сих
пор? Возьмем
любую из
всемирных
«пушечных» (и
вообще
производящих
предметы
военного снаряжения)
фирм, напр.,
Армстронга.
Недавно
английский
«Экономист»
(от 1 мая 1915) сообщал,
что прибыли этой
фирмы с 606 тысяч
фунтов
стерлингов
(около 6 миллионов
рублей) в 1905/6 г.
поднялись до 856
в 1913 г. и до 940 (9 миллионов
рублей) в 1914 году.
Переплетенность
финансового
капитала
здесь очень
велика и все
возрастает;
немецкие капиталисты
«участвуют» в
делах
английской фирмы;
английские
фирмы строят
подводные лодки
для Австрии и
т. д.
Международно-переплетенный
капитал
делает
великолепные
дела на вооружениях
и войнах. Из
соединения и
переплетения
разных
национальных
капиталов в
единое
интернациональное
целое
выводить
экономическую
тенденцию к
разоружению —
значит подставлять
добренькие
мещанские
пожелания о
притуплении
классовых
противоречий
на место действительного
обострения
их.
V
Каутский
говорит об
«уроках»
войны в
совершенно
филистерском
духе,
представляя
эти уроки в
смысле
какого-то
морального
ужаса перед
бедствиями
войны. Вот,
напр., его
рассуждение
в брошюре
«Национальное
государство»
и проч.:
«Не
подлежит
сомнению и не
требует
доказательств,
что есть
слои,
заинтересованные
самым
настоятельным
образом в
всемирном мире
и
разоружении.
Мелкие
буржуа и
мелкие крестьяне,
даже многие
капиталисты
и интеллигенты
не привязаны
к
империализму
такими
интересами,
которые бы
были сильнее
вреда,
испытываемого
этими слоями
от войны и вооружений»
(стр. 21).
Это
написано в
феврале 1915 года!
Факты
говорят о повальном
присоединении
к
империалистам
всех имущих
классов
вплоть до
мелких
буржуа и
«интеллигенции»,
а Каутский,
точно
человек в
футляре, с необыкновенно
самодовольным
видом отмахивается
от фактов
посредством
слащавых слов.
Он судит об
интересах
мелкой
буржуазии не
по ее поведению,
а по словам некоторых
мелких буржуа,
хотя эти
слова на
каждом шагу
опровергаются
их делами.
Это
совершенно
то же самое,
как если бы
об
«интересах»
буржуазии
вообще мы
судили не по
ее делам, а по
любвеобильным
речам
буржуазных
попов,
которые клянутся
и божатся,
что
современный
строй
пропитан идеалами
христианства.
Каутский
применяет марксизм
таким
образом, что
всякое
содержание
из него
выветривается,
и остается
лишь словечко
«интерес» в
каком-то
сверхъестественном,
спиритуалистическом
значении, ибо
имеется в
виду не
реальная
экономика, а
невинные
пожелания об
общем благе.
Марксизм
судит об
«интересах»
на основании классовых
противоречий
и классовой
борьбы,
проявляющихся
в миллионах
фактов
повседневной
жизни. Мелкая
буржуазия
мечтает и
болтает о
притуплении
противоречий,
выставляя «доводы»,
что
обострение
их влечет
«вредные последствия».
Империализм
есть
подчинение
всех слоев
имущих
классов
финансовому
капиталу и
раздел мира
между 5—6 «великими»
державами, из
которых
большинство
участвует
теперь в
войне. Раздел
мира
великими
державами
означает то,
что все
имущие слои
их заинтересованы
в обладании
колониями,
сферами
влияния, в
угнетении
чужих наций,
в более или
менее
доходных
местечках и
привилегиях,
связанных с
принадлежностью
к «великой» державе
и к
угнетающей
нации (Э.
Шульце сообщает,
что к 1915 году
считали
сумму ценных
бумаг во всем
мире в 732 миллиарда
франков,
считая и
государственные
и коммунальные
займы, и
закладные, и
акции
торгово-промышленных
обществ и т. д.
Из этой суммы
на Англию
падало 130 млрд.
фр., на
Соединенные
Штаты Америки—
115, на Францию—100 и
на Германию—75, — следовательно,
на все эти
четыре
великие
державы 420 млрд.
фр., т. е. больше
половины
всей суммы.
Можно судить
по этому, как
велики
выгоды и привилегии
передовых,
великодержавных
наций,
обогнавших
другие
народы,
угнетающих и
грабящих их (Dr. Ernst Schultze, «Das franzosische Kapital in Russland» в «Finanz-Archiv», Berlin, 1915, Jahrg. 32, S. 127) (Д-р
Эрнст Шульце,
«Французский
капитал в
России» в
«Финансовом
Архиве»,
Берлин, 1915, 32 год
издания, стр. 127. Ред.).
«Защита
отечества»
великодержавных
наций есть
защита права
на добычу от
грабежа чужих
наций. В
России, как
известно,
слабее капиталистический,
но зато
сильнее
военно-феодальный
империализм.).
Нельзя жить
по-старому в
сравнительно
спокойной культурной,
мирной
обстановке
плавно
эволюционирующего
и
расширяющегося
постепенно
на новые страны
капитализма,
ибо
наступила
другая эпоха.
Финансовый
капитал вытесняет
и вытеснит
данную
страну из
ряда великих
держав,
отнимет ее
колонии и ее
сферы влияния
(как грозит
сделать
Германия,
пошедшая войной
на Англию),
отнимет у
мелкой
буржуазии ее
«великодержавные» привилегии
и побочные
доходы. Это
факт, доказываемый
войной. К
этому привело
на деле то
обострение
противоречий,
которое
всеми давно
признано и в
том числе тем
же Каутским в
брошюре «Путь
к власти».
И вот,
когда
вооруженная
борьба за
великодержавные
привилегии
стала фактом,
Каутский
начинает уговаривать
капиталистов
и мелкую
буржуазию,
что война
вещь ужасная,
а
разоружение
вещь хорошая,
совершенно
так же и с
совершенно
такими же
результатами,
как христианский
поп с кафедры
уговаривает
капиталистов,
что человеколюбие
есть завет
бога и
влечение
души и
моральный
закон
цивилизации.
То, что Каутский
называет
экономическими
тенденциями
к
«ультраимпериализму»,
на самом деле
есть именно
мелкобуржуазное
уговаривание
финансистов
не делать
зла.
Вывоз
капитала? Но капитала
вывозится
больше в самостоятельные
страны, напр.,
в
Соединенные Штаты
Америки, чем
в колонии.
Захват
колоний? Но они
уже все
захвачены и
почти все
стремятся к
освобождению:
«Индия может
перестать
быть
английским
владением, но
она никогда
не
достанется,
как цельная
империя,
другому
чужому
господству»
(стр.49 цитированной
брошюры). «Всякое
стремление
какого-либо
промышленного
капиталистического
государства
приобрести
себе
колониальную
империю,
достаточную
для того,
чтобы быть
независимым
от заграницы
в получении
сырья, должно
было бы объединить
против него
все другие
капиталистические
государства,
запутать его
в бесконечные,
истощающие
войны, не приводя
его ближе к
своей цели.
Эта политика
была бы вернейшим
путем к
банкротству
всей
хозяйственной
жизни
государства»
(стр. 72—73).
Разве это
не
филистерское
уговаривание
финансистов
отказаться
от
империализма?
Пугать
капиталистов
банкротством
это все
равно, что
советовать
биржевикам
не играть на
бирже, ибо
«многие
теряют так
все свое
состояние». От
банкротства
конкурирующего
капиталиста
и
конкурирующей
нации
капитал выигрывает,
концентрируясь
еще сильнее;
поэтому, чем
обостреннее
и «теснее»
экономическая
конкуренция,
т. е.
экономическое
подталкивание
к
банкротству,
тем сильнее стремление
капиталистов
добавить к
этому военное
подталкивание
соперника к
банкротству. Чем
меньше
осталось
стран, в
которые
можно вывозить
капитал так
выгодно, как
в колонии и в
зависимые
государства,
вроде
Турции,— ибо в
этих случаях
финансист
берет
тройную
прибыль по
сравнению с
вывозом
капитала в
свободную,
самостоятельную
и
цивилизованную
страну, как
Соединенные
Штаты
Америки, — тем
ожесточеннее
борьба за
подчинение и
за раздел
Турции, Китая
и проч.
Так говорит
экономическая
теория об
эпохе
финансового
капитала и
империализма.
Так говорят
факты. А
Каутский
превращает
все в пошлую
мещанскую
«мораль»: не
стоит-де особенно
горячиться, а
тем более
воевать за раздел
Турции или за
захват Индии,
ибо «все
равно не
надолго», да и
лучше бы
развивать
капитализм
по-мирному...
Разумеется,
еще лучше было
бы развивать
капитализм и
расширять
рынок путем
увеличения
заработной
платы: это
вполне «мыслимо»,
и
усовещевать
финансистов
в этом духе
—самая
подходящая
тема для
проповеди попа...
Добрый
Каутский
почти совсем
убедил и
уговорил
немецких
финансистов,
что не стоит
воевать с
Англией из-за
колоний, ибо
эти колонии
все равно
очень скоро
освободятся!..
Вывоз и
ввоз Англии
из Египта рос
с 1872 по 1912 г.
слабее, чем
общий вывоз и
ввоз Англии.
Мораль
«марксиста»
Каутского:
«мы не имеем
никаких
оснований
полагать, что
без военного
занятия
Египта
торговля с
ним выросла
бы меньше под
влиянием
простого
веса
экономических
факторов» (72). «Стремления
капитала к
расширению» «лучше
всего могут
быть
достигнуты
не
насильственными
методами
империализма,
а мирной
демократией» (70).
Какой
замечательно
серьезный,
научный, «марксистский»
анализ!
Каутский
великолепно «поправил»
эту
неразумную
историю,
«доказал», что
англичанам
вовсе не надо
было отнимать
у французов
Египта, а
немецким
финансистам
решительно
не стоило
начинать
войны и
организовывать
турецкий
поход, вместе
с другими
мероприятиями,
для того,
чтобы выгнать
англичан из
Египта! Все
это недоразумение,
не более
того, — не
смекнули еще
англичане,
что «лучше
всего»
отказаться
от насилия
над Египтом и
перейти (в
интересах
расширения
вывоза
капитала по
Каутскому!) к
«мирной
демократии».,.
«Разумеется,
это была
иллюзия
буржуазных фритредеров,
если они думали,
что свобода
торговли
совсем
устраняет
порождаемые
капитализмом
экономические
противоречия.
Ни свободная
торговля, ни
демократия
устранить их не
могут. Но мы
во всех
отношениях
заинтересованы
в том, чтобы
эти
противоречия
изживались
борьбой в
таких формах,
которые
налагают на
трудящиеся
массы меньше
всего
страданий и
жертв» (73)...
Подай,
господи!
Господи,
помилуй! Что
такое филистер?
— спрашивал
Лассаль — и
отвечал
известным
изречением
поэта:
«филистер
есть пустая
кишка, полная
страха и
надежды, что
бог
сжалится».
Каутский
довел
марксизм до
неслыханного
проституирования
и
превратился
в настоящего
попа. Поп уговаривает
капиталистов
перейти к
мирной
демократии — и
называет это
диалектикой;
если вначале
была
свободная
торговля, а
потом монополии
и империализм,
то отчего бы
не быть
«ультраимпериализму»
и опять
свободной
торговле? Поп
утешает угнетенные
массы,
разрисовывая
блага этого
«ультраимпериализма»,
хотя этот поп
не берется
даже сказать,
«осуществим»
ли таковой!
Справедливо
указывал
Фейербах
защищавшим
религию тем
доводом, что
она утешает
человека, на
реакционное
значение
утешений: кто
утешает раба,
вместо того,
чтобы поднимать
его на
восстание
против
рабства, тот
помогает
рабовладельцам.
Все и
всякие
угнетающие
классы
нуждаются для
охраны
своего господства
в двух
социальных
функциях:
в функции
палача и
в функции
попа.
Палач
должен
подавлять
протест и
возмущение
угнетенных.
Поп должен
утешать
угнетенных,
рисовать им
перспективы
(это особенно
удобно
делать без
ручательства
за «осуществимость»
таких перспектив...)
смягчения
бедствий и
жертв при сохранении
классового
господства, а
тем самым
примирять их
с этим
господством,
отваживать
их от
революционных
действий,
подрывать их
революционное
настроение,
разрушать их
революционную
решимость.
Каутский
превратил
марксизм в
самую
отвратительную
и тупоумную
контрреволюционную
теорию, в
самую
грязную
поповщину.
В 1909 году, в
брошюре «Путь
к власти» он
признает — никем
не
опровергнутое
и
неопровержимое
— обострение
противоречий
капитализма,
приближение
эпохи войн и
революций,
нового
«революционного
периода». Не
может быть, — заявляет
он, — «преждевременной»
революции и
объявляет «прямой
изменой нашему
делу» отказ
считаться с
возможностью
победы при
восстании,
хотя перед
борьбой
нельзя
отрицать и возможного
поражения.
Пришла
война. Еще
более обострились
противоречия.
Бедствия
масс достигли
гигантских
размеров.
Война затягивается
и поле ее все
расширяется.
Каутский
пишет
брошюру за
брошюрой,
покорно следует
велениям цензора,
не приводит
данных о
грабеже земель
и ужасах
войны, о
скандальных
прибылях
военных
поставщиков,
о
дороговизне,
о «военном
рабстве»
мобилизованных
рабочих, но зато
утешает и
утешает
пролетариат —
утешает
примерами
тех войн,
когда
буржуазия
была
революционна
или
прогрессивна,
когда «сам Маркс»
желал победы
той или
другой
буржуазии,
утешает
рядами и
столбцами
цифр, доказывающих
«возможность»
капитализма
без колоний и
без грабежа,
без войн и
вооружений,
доказывающих
предпочтительность
«мирной демократии».
Не смея
отрицать
обострения
бедствий
масс и
наступления
на деле,
перед нашими
глазами, революционной
ситуации
(говорить об
этом нельзя!
цензура не
разрешает...),
Каутский
лакействует
перед
буржуазией и
перед
оппортунистами,
рисуя
«перспективу»
(за
«осуществимость»
ее он не
ручается) таких
форм борьбы в
новой фазе,
когда будет
«меньше жертв
и страданий»...
Вполне правы
Фр. Меринг и
Роза
Люксембург,
называющие
Каутского за
это проституткой.
* *
*
В августе
1905 г. в России
была налицо
революционная
ситуация.
Царь обещал
булыгинскую
Думу, чтобы
«утешить»
волнующиеся
массы.
Булыгинский
законосовещательный
режим можно
бы назвать
«ультрасамодержавием»,
если можно
называть «ультраимпериализмом»
отказ
финансистов от
вооружений и
соглашение
между ними о
«длительном
мире».
Допустим на
минуту, что
завтра сотня
крупнейших
финансистов
мира,
«переплетенных»
в сотнях
колоссальных
предприятий, обещают
народам
стоять за
разоружение
после войны
(мы делаем на
минуту такое
допущение,
чтобы
проследить
политические
выводы из глупенькой
теории
Каутского).
Даже тогда было
бы прямой
изменой
пролетариату
отсоветовать
ему
революционные
действия, без
которых все
посулы, все
добрые
перспективы
один мираж.
Война
принесла
классу
капиталистов
не только гигантские
прибыли и
великолепные
перспективы
новых грабежей
(Турция,
Китай и проч.),
новых миллиардных
заказов,
новых займов
на условии
повышения
процентов.
Мало того.
Она принесла
классу
капиталистов
еще большие
политические
выгоды,
расколов и
развратив
пролетариат.
Каутский
помогает
этому
развращению,
освящает
этот
интернациональный
раскол борющихся
пролетариев во
имя единства с
оппортунистами
«своей» нации,
Зюде-кумами!
И находятся
люди, которые
не понимают,
что лозунг
единства
старых
партий
означает «единство»
национального
пролетариата
с своей
национальной
буржуазией и раскол
пролетариата
разных
наций...
VI
Предыдущие
строки были
уже написаны,
когда вышел в
свет № «Neue Zeit» от
28 мая (№ 9) с
заключительным
рассуждением
Каутского о
«крахе
социал-демократии»
(§ 7 его
возражения
Кунову). Все
старые и один
новый софизм
в защиту
социал-шовинизма
Каутский
свел и
подытожил
сам
следующим
образом:
«Это
просто не
правда, будто
война чисто
империалистская,
будто
альтернатива
при наступлении
войны стояла
так: империализм
или
социализм,
будто
социалистические
партии и
пролетарские
массы Германии,
Франции, во
многих
отношениях также
Англии без
размышления,
по одному
только
призыву
горстки
парламентариев
бросились в
объятия
империализма,
предали социализм
и вызвали
таким
образом
беспримернейший
во всей
истории
крах».
Новый
софизм и
новый обман
рабочих:
война, изволите
видеть, не
«чисто»
империалистская!
По
вопросу о
характере и
значении
современной
войны
Каутский
колеблется
поразительно,
причем все
время точные
и формальные заявления
Базельского
и Хемницкого
съездов
обходятся
сим
партийным
вождем так же
осторожно,
как вор обходит
место своей
последней
кражи. В
брошюре о «Национальном
государстве
и т. д.»,
писанной в
феврале 1915г.,
Каутский
утверждал,
что война «все
же в
последнем
счете
империалистская»
(стр. 64). Теперь
вносится
новая
оговорочка:
не чисто империалистская—
а какая же
еще?
Оказывается,
еще — национальная!
Каутский
договорился
до этой
вопиющей
вещи
посредством
вот какой
«плехановской»
тоже-диалектики:
«Теперешняя
война—детище
не только
империализма,
но и русской
революции».
Он, Каутский,
еще в 1904 году
предвидел,
что русская
революция
возродит
панславизм в
новой форме,
что
«демократическая
Россия
неизбежно
должна
сильно
разжечь стремление
австрийских
и турецких
славян к достижению
национальной
независимости...
Тогда и
польский
вопрос
станет
острым...
Австрия тогда
развалится,
ибо с крахом
царизма
распадется
тот железный
обруч,
который
связывает
ныне
стремящиеся
прочь друг от
друга элементы»
(последняя
цитата
приводится
теперь самим
Каутским из
его статьи 1904 года)...
«Русская
революция...
дала новый
могучий толчок
национальным
стремлениям
Востока, прибавила
к европейским
проблемам
азиатские. Все
эти проблемы во
время теперешней
войны бурно
заявляют о
себе и
приобретают сугубо
решающее значение
для
настроения народных
масс, в том
числе и
пролетарских,
тогда как в
господствующих
классах
преобладают
империалистские
тенденции»
(стр. 273; курсив
наш).
Вот вам
еще образчик
проституирования
марксизма! Так
как «демократическая
Россия»
разожгла бы
стремление
наций на
востоке
Европы к
свободе (это
неоспоримо), поэтому
теперешняя
война,
которая ни
одной нации не
освобождает,
а при всяком
исходе
многие нации
порабощает,
не есть
«чисто»
империалистская
война. Так
как «крах
царизма»
означал бы
распад
Австрии в силу
недемократичности
ее
национального
строения, поэтому
временно
окрепший
контрреволюционный
царизм, грабя
Австрию и
неся еще
большее угнетение
нациям
Австрии,
придал
«теперешней
войне» не
чисто
империалистский,
а в известной
мере
национальный
характер. Так
как «господствующие
классы»
надувают
тупых мещан и
забитых крестьян
сказками о
национальных
целях империалистской
войны, поэтому
человек
науки,
авторитет
«марксизма»,
представитель
II Интернационала
вправе
примирять
массы с этим
надувательством
посредством
«формулы»: у
господствующих
классов
империалистские
тенденции, а
у «народа» и у
пролетарских
масс
«национальные»
стремления.
Диалектика
превращается
в самую
подлую, самую
низменную
софистику!
Национальный
элемент в
теперешней
войне представлен
только войной
Сербии
против
Австрии (что
отмечено,между
прочим,
резолюцией
Бернского
совещания
нашей партии).
Только в
Сербии и
среди сербов
мы имеем
многолетнее
и миллионы
«народных
масс» охватывающее
национально-освободительное
движение,
«продолжением»
которого является
война Сербии
против
Австрии. Будь
эта война изолирована,
т. е. не
связана с
общеевропейской
войной, с
корыстными и
грабительскими
целями
Англии,
России и
проч., тогда
все социалисты
обязаны были
бы желать
успеха
сербской буржуазии
— это
единственно
правильный и
абсолютно
необходимый
вывод из национального
момента в
теперешней
войне. Но
софист
Каутский,
находящийся
ныне в
услужении у
австрийских
буржуа, клерикалов
и генералов,
этого вывода
как раз не
делает!
Далее.
Диалектика
Маркса,
будучи
последним
словом
научно-эволюционного
метода,
запрещает
именно
изолированное,
то есть
однобокое и
уродливо
искаженное,
рассмотрение
предмета. Национальный
момент
сербско-австрийской
войны никакого
серьезного
значения в
общеевропейской
войне не
имеет и не
может иметь.
Если победит
Германия, она
задушит
Бельгию, еще
часть Польши,
может быть
часть
Франции и пр.
Если победит
Россия, она
задушит
Галицию, еще
часть Польши,
Армению и т. д.
Если будет «ничья»,
останется
старое
национальное
угнетение.
Для Сербии,
то есть
какой-нибудь
сотой доли
участников
теперешней
войны, война
является
«продолжением
политики»
буржуазно-освободительного
движения. Для
99/100 война
есть
продолжение
политики
империалистской,
т. е.
одряхлевшей
буржуазии,
способной на
растление, но
не на
освобождение
наций.
Тройственное
согласие,
«освобождая»
Сербию, продает
интересы
сербской
свободы
итальянскому
империализму
за помощь в
грабеже
Австрии.
Все это
общеизвестно,
и все это
бессовестно
извращено
Каутским
ради
оправдания
оппортунистов.
«Чистых»
явлений ни в
природе, ни в
обществе нет
и быть не
может — об
этом учит
именно
диалектика
Маркса, показывающая
нам, что
самое
понятие
чистоты есть
некоторая
узость,
однобокость
человеческого
познания, не
охватывающего
предмет до
конца во всей
его
сложности. На
свете нет и
быть не может
«чистого»
капитализма,
а всегда есть
примеси то
феодализма,
то мещанства,
то еще
чего-нибудь.
Поэтому
вспоминать о
том, что
война не-«чисто»
империалистическая,
когда речь
идет о
вопиющем обмане
«народных
масс»
империалистами,
заведомо
прикрывающими
цели голого
грабежа
«национальной»
фразеологией,
— значит быть
бесконечно
тупым
педантом или
крючкотвором
и обманщиком.
Вся суть дела
именно в том,
что Каутский поддерживает
обман
народа
империалистами,
когда говорит,
что «для
народных
масс, и
пролетарских
в том числе,
решающее
значение
имели»
национальные
проблемы, а для
господствующих
классов
«империалистические
тенденции»
(стр. 273), и когда
«подкрепляет»
это якобы диалектической
ссылкой на
«бесконечно
разнообразную
действительность»
(стр. 274), Несомненно,
действительность
бесконечно
разнообразна,
это — святая
истина! Но
так же
несомненно,
что в этом
бесконечном
разнообразии
две главные и
коренные
струи:
объективное
содержание
войны есть
«продолжение
политики»
империализма,
то есть грабежа
одряхлевшею
буржуазией
«великих держав»
(и их
правительствами)
чужих наций,
«субъективная»
же преобладающая
идеология
есть
«национальные»
фразы, распространяемые
для
одурачения
масс.
Старый
софизм
Каутского,
повторяемый
им снова и
снова, будто
«левые»
изображали
дело так, что
альтернатива
стояла «при
наступлении
войны»:
империализм
или
социализм, мы
уже
разбирали.
Это бесстыдная
передержка,
ибо Каутский
прекрасно знает,
что левые
ставили иную
альтернативу:
присоединение
партии к империалистскому
грабежу и
обману или
проповедь и
подготовка
революционных
действий.
Каутский
знает также,
что только цензура
защищает его
от
разоблачения
«левыми» в
Германии
вздорной
сказки,
распространяемой
им из
лакейства
перед
Зюдекумами.
Что же
касается до
отношения
между «пролетарскими
массами» и
«горсткой
парламентариев»,
то здесь Каутский
выдвигает
одно из самых
избитых возражений:
«Оставим
в стороне
немцев, чтобы
не защищать
самих себя;
но кто
захотел бы
серьезно утверждать,
что такие
люди, как
Вальян и Гед,
Гайндман и
Плеханов, в
один день
сделались империалистами
и предали
социализм?
Оставим в стороне
парламентариев
и «инстанции»»...
(Каутский
намекает
явно на
журнал Розы
Люксембург и
Фр. Меринга
«Интернационал»,
где осыпают
заслуженным
презрением
политику
инстанций, т.
е. официальных
верхов
германской социал-демократической
партии, ее ЦК — «форштанда»,
ее парламентской
фракции и т.д.)
— ...«но кто
решится
утверждать,
что для 4-х миллионов
сознательных
немецких
пролетариев
достаточно
одного
приказа
горстки парламентариев,
чтобы в 24 часа
повернуть
направо
кругом, прямо
против своих
прежних
целей? Если
бы это было
верно, тогда
это
свидетельствовало
бы, конечно,
об ужасном
крахе, но не
только нашей
партии, а и массы
(курсив
Каутского). Если
бы масса была
таким
бесхарактерным
стадом овец,
тогда мы
могли
бы дать себя
похоронить» (стр. 274).
Политически
и научно
авторитетнейший
Карл
Каутский уже
похоронил
себя своим
поведением и
подбором
жалких
уверток. Кто
не понимает
или, по
крайней мере,
не чувствует
этого, тот
безнадежен в
отношении социализма,
и именно
поэтому
единственно
правильный
тон взяли в
«Интернационале»
Меринг, Роза
Люксембург и
их сторонники,
третируя
Каутского и
К°, как самых презренных
субъектов.
Подумайте
только: об
отношении к
войне могли высказаться
сколько-нибудь
свободно (т. е.
не будучи
прямо
схвачены и
отведены в
казарму, не стоя
пред
непосредственнейшей
угрозой расстрела)
исключительно
«горстка парламентариев»
(они
голосовали
свободно, по
праву, они
вполне могли
голосовать
против — за
это даже в
России не
били, не
громили, даже
не арестовывали),
горстка
чиновников,
журналистов
и т. д. Теперь
Каутский благородно
сваливает на массы
измену и
бесхарактерность
этого
общественного
слоя, о связи
которого с
тактикой и
идеологией
оппортунизма
тот же самый
Каутский
писал
десятки раз в
течение ряда
лет! Самое
первое и
основное
правило научного
исследования
вообще,
марксовой диалектики
в
особенности,
требует от
писателя
рассмотрения
связи теперешней
борьбы направлений
в
социализме — того
направления,
которое
говорит и
кричит об
измене, бьет
в набат по
поводу нее, и
того, которое
измены не видит,
— с той
борьбой,
которая шла
перед этим целые
десятилетия. Каутский
и не
заикается об
этом, не
хочет даже
поставить
вопроса о
направлениях
и течениях. До
сих пор были
течения,
теперь их
более нет!
Теперь есть
только
громкие
имена
«авторитетов»,
которыми
всегда и
козыряют
лакейские
души.
Особенно
удобно при
этом
ссылаться
друг на друга
и
приятельски
покрывать
свои «грешки»
по правилу:
рука руку
моет. Ну,
какой же это
оппортунизм,—восклицал
Л. Мартов на реферате
в Берне (см. № 36 «Социал-Демократа»),
когда... Гед,
Плеханов, Каутский!
Надо быть
поосторожнее
с обвинением
в оппортунизме
таких людей,
как Гед, — писал
Аксельрод
(«Голос» № 86 и 87). Не
буду
защищать
себя, — вторит
в Берлине
Каутский,—но...
Вальян и Гед,
Гайндман и
Плеханов!
Кукушка
хвалит
петуха за то,
что хвалит он
кукушку.
В пылу
лакейского
усердия
Каутский
дописался до
того, что
даже у
Гайндмана
поцеловал
ручку,
изобразив
его только
день тому назад
ставшим на
сторону
империализма.
А в том же «Neue Zeit» и в
десятках
социал-демократических
газет всего
мира об
империализме
Гайндмана
писали уже много
лет! Если бы
Каутский
интересовался
добросовестно
политической
биографией
названных им лиц,
он должен бы
припомнить,
не было ли в
этой биографии
таких
черточек и
событий,
которые не «в
один день», а в
десяток лет
подготовляли
переход к
империализму,
не бывали ли
Вальян в
плену у
жоресистов, а
Плеханов у
меньшевиков
и ликвидаторов?
не умирало ли
у всех на
глазах направление
Геда в
образцово
безжизненном,
бездарном,
не способном
занять
самостоятельную
позицию ни по
одному
важному
вопросу гедистском
журнале
«Социализм»?
не проявлял
ли Каутский
(добавим для тех,
кто и его
ставит — вполне
справедливо —
рядом с
Гайндманом и
Плехановым)
бесхарактерности
в вопросе о
мильеранизме,
в начале
борьбы с бершптейниадой
и т. д.?
Но ни
малейшей
даже тени
интереса к
научному
исследованию
биографии
данных
вождей мы не
видим. Нет и
попытки
рассмотреть, своими
ли доводами
защищают
теперь себя
эти вожди или
повторением
доводов
оппортунистов
и буржуа?
Приобрели ли
серьезное политическое
значение
поступки
этих вождей
вследствие
их особой
влиятельности
или
вследствие
того, что они
присоединились
к чужому,
действительно
«влиятельному»
и
поддержанному
военной
организацией
течению,
именно
буржуазному?
У Каутского
нет даже
приступа к
исследованию
вопроса; он заботится
только о том,
чтобы
пустить пыль
в глаза
массам,
оглушить их
звоном
авторитетных
имен, помешать
им ясно
поставить
спорный
вопрос и всесторонне
разобрать
его (Ссылка
Каутского на
Вальяна и
Геда,
Гайндмана и
Плеханова
характерна
еще в одном
отношении.
Откровенные
империалисты,
вроде Ленча и
Гениша (не
говоря уже об
оппортунистах),
ссылаются
именно на
Гайндмана и
Плеханова в
оправдание своей
политики. И
они вправе ссылаться
на них, они
говорят правду
в том
отношении,
что это
действительно
одна и та же
политика.
Каутский же
с
пренебрежением
говорит о
Ленче и Генише,
этих
радикалах,
повернувших
к
империализму.
Каутский
благодарит
бога, что он
не похож на
этих мытарей,
что он не
согласен с
ними, что он
остался революционером
— не шутите! А на
деле позиция
Каутского
такая же.
Лицемерный
шовинист
Каутский, с
слащавыми
фразами,
гораздо
омерзительнее
простоватых
шовинистов
Давида и Гейне,
Ленча и
Гениша, )
...«4-х миллионная
масса по
приказу
горстки
парламентариев
повернула
направо
кругом»...
Тут что
ни слово, то
неправда. В
партийной организации
у немцев было
не 4, а 1 миллион,
причем
единую волю
этой
организации
масс (как и
всякой
организации)
выражал только
ее единый
политический
центр,
«горстка»,
которая предала
социализм.
Эту горстку
спрашивали,
призывали
голосовать,
она могла
голосовать, могла
писать
статьи и т. д.
Массы же не
были опрошены.
Им не только
не позволяли
голосовать,
их
разъединяли
и гнали «по
приказу» вовсе
не горстки
парламентариев,
а по приказу
военных
властей.
Военная
организация была
налицо, в ней измены
вождей не
было, она
призывала
«массу» поодиночке,
ставя
ультиматум:
иди в войско
(по совету твоих
вождей) или
расстрел.
Масса не
могла поступить
организованно,
ибо
организация
ее, созданная
заранее,
организация,
воплощенная
в «горстке»
Легинов,
Каутских,
Шейдеманов,
предала
массу, а для
создания новой
организации
нужно время,
нужна
решимость
выбросить
вон старую,
гнилую,
отжившую
организацию.
Каутский
старается
побить своих
противников, левых,
приписывая
им
бессмыслицу:
будто бы они
ставят
вопрос так,
что «в ответ»
на войну «массы»
должны были
«в 24 часа»
сделать
революцию,
ввести
«социализм» против
империализма,
иначе «массы»
проявили бы
«бесхарактерность
и измену».
Ведь это же
просто вздор,
которым до
сих пор
«побивали»
революционеров
составители
безграмотных
буржуазных и
полицейских
книжонок и
которым
теперь щеголяет
Каутский.
Левые
противники
Каутского
отлично
знают, что
революцию
нельзя «сделать»,
что
революции вырастают
из
объективно
(независимо
от воли
партий и классов)
назревших
кризисов и
переломов истории,
что массы без
организации
лишены единой
воли, что
борьба с
сильной,
террористической,
военной
организацией
централизованных
государств — трудное
и длительное
дело. Массы не
могли при
измене их
вождей в
критическую
минуту сделать
ничего; а
«горстки»
этих вождей вполне
могли и
должны были
голосовать
против
кредитов, выступать
против
«гражданского
мира» и оправдания
войны,
высказываться
за поражение своих
правительств,
налаживать
международный
аппарат для
пропаганды
братанья в
траншеях,
организовывать
нелегальную
литературу (Между
прочим. Для
этого вовсе
не обязательно
было закрыть все
социал-демократические
газеты в
ответ на запрещение
писать о
классовой
ненависти и
классовой
борьбе.
Согласиться
на условие не
писать об
этом, как
сделал «Vorwarts», было
подлостью и
трусостью. «Vorwarts» политически
умер, сделав
это Л Мартов
был прав,
когда заявил
это. Но можно
бы сохранить
легальные
газеты,
заявив, что
они не
партийные и не
социал-демократические,
а просто
обслуживающие
технические
нужды части
рабочих, т. е. не
политические
газеты. Нелегальная
социал-демократическая
литература с оценкой
войны и
легальная
рабочая без
такой оценки,
не говорящая
неправды, но
молчащая о
правде, — почему
бы это было
невозможно?),
проповедующую
необходимость
перехода к революционным
действиям, и
т. д.
Каутский
превосходно
знает, что
«левые» в Германии
имеют в виду
именно такие
или вернее подобные
действия и
что прямо, открыто
говорить о
них они при
военной цензуре
не в
состоянии.
Желание во
что бы то ни стало
защитить
оппортунистов
доводит Каутского
до беспримерной
подлости,
когда,
прячась за
спину военных
цензоров, он
приписывает
левым явный
вздор в уверенности,
что цензоры
защитят его
от
разоблачения.
VII
Серьезный
научный и
политический
вопрос, который
Каутский
сознательно,
путем всяческих
уловок,
обходил,
доставляя
этим громадное
удовольствие
оппортунистам,
состоит в
том, как могли
виднейшие
представители
II Интернационала
изменить
социализму?
Вопрос
этот мы
должны
ставить,
разумеется, не
в смысле
личной
биографии
таких-то авторитетов.
Будущие их
биографы
должны будут разобрать
дело и с этой стороны,
но
социалистическое
движение заинтересовано
сейчас вовсе
не в этом, а в
изучении
исторического
происхождения,
условий,
значения и
силы социал-шовинистского
течения.
1) Откуда
взялся
социал-шовинизм?
2) что дало
ему силу?
3) как с ним
бороться?
Только
такая
постановка
вопроса
серьезна, а
перенесение
дела на «личности»
означает на
практике
простую увертку,
уловку
софиста.
Для
ответа на
первый
вопрос надо
рассмотреть,
во-1-х, не
стоит ли
идейно-политическое
содержание
социал-шовинизма
в связи с
каким-либо
прежним
течением в социализме?
во-2-х, в
каком отношении
находится, с
точки зрения
фактических
политических
делений,
теперешнее
деление
социалистов
на противников
и защитников
социал-шовинизма
к прежним,
исторически
предшествующим,
делениям?
Под
социал-шовинизмом
мы разумеем
признание
идеи защиты
отечества в
теперешней
империалистской
войне, оправдание
союза
социалистов
с буржуазией
и правительствами
«своих» стран
в этой войне,
отказ от
проповеди и
поддержки
пролетарски-революционных
действий
против
«своей» буржуазии
и т. д.
Совершенно
очевидно, что
основное
идейно-политическое
содержание
социал-шовинизма
вполне
совпадает с
основами оппортунизма.
Это — одно и то
же течение.
Оппортунизм
в обстановке
войны 1914— 1915 года
и дает
социал-шовинизм.
Главное в
оппортунизме
есть идея сотрудничества
классов.
Война доводит
до конца эту
идею,
присоединяя
притом к
обычным факторам
и стимулам ее
целый ряд
экстраординарных,
принуждая
обывательскую
и
раздробленную
массу к
сотрудничеству
с буржуазией
особыми
угрозами и насилием:
это
обстоятельство,
естественно,
увеличивает
круг сторонников
оппортунизма,
вполне
объясняя
переметывание
многих
вчерашних
радикалов в
этот лагерь.
Оппортунизм
есть
принесение в
жертву временным
интересам
ничтожного
меньшинства
рабочих коренных
интересов
массы или,
иначе, союз
части
рабочих с буржуазией
против массы
пролетариата.
Война делает
такой союз
особенно
наглядным и
принудительным.
Оппортунизм
порождался в
течение
десятилетий
особенностями
такой эпохи
развития
капитализма,
когда
сравнительно
мирное и культурное
существование
слоя привилегированных
рабочих
«обуржуазивало»
их, давало им
крохи от
прибылей
своего,
национального
капитала,
отрывало их
от бедствий,
страданий и
революционных
настроений
разоряемой и
нищей массы. Империалистская
война есть
прямое продолжение
и завершение
такого положения
вещей, ибо
это есть
война за
привилегии
великодержавных
наций, за
передел
колоний
между ними,
за господство
их над
другими
нациями. Отстоять
и упрочить
свое
привилегированное
положение
«высшего
слоя» мещан
или аристократии
(и
бюрократии)
рабочего
класса — вот
естественное
продолжение
мелкобуржуазно-оппортунистических
надежд и соответственной
тактики во
время войны, вот
экономическая
основа
социал-империализма
наших дней (Несколько
примеров
того, как
империалисты
и буржуа
высоко ценят
значение «великодержавных»
и
национальных
привилегий
для
раскалывания
рабочих и
отвлечения их
от
социализма.
Английский
империалист
Люкас в
сочинении:
«Великий Рим
и Великая Британия»
(Оксфорд, 1912) признает
неполноправие
краснокожих
в современной
Британской
империи (стр. 96—97)
и замечает: «в
нашей
Империи,
когда белые
рабочие
работают
рядом с
краснокожими,
они работают
не как
товарищи, а
белый
рабочий
является
скорее надсмотрщиком
краснокожего»
(98). — Эрвин
Бельгер,
бывший
секретарь
имперского
союза против
социал-демократов,
в брошюре:
«Социал-демократия
после войны» (1915)
хвалит
поведение
социал-демократов,
заявляя, что
они
должны-стать
«чисто
рабочей партией»
(43), «национальной»,
«немецкой
рабочей партией»
(45), без
«интернациональных,
утопических»,
«революционных»
идеи (44). — Немецкий
империалист
Сарториус
фон Вальтерсхаузен
в сочинении о
помещении
капитала за
границей (1907) порицает
немецких
социал-демократов
за
игнорирование
«национального
блага» (438) — состоящего
в захвате
колоний— и
хвалит
английских
рабочих за их
«реализм»,
напр., за их
борьбу против
иммиграции. — Немецкий
дипломат
Рюдорфер в
книге об основах
мировой
политики
подчеркивает
общеизвестный
факт, что
интернационализация
капитала
нисколько не
устраняет
обостренной
борьбы
национальных
капиталов за
власть,
влияние, за
«большинство
акций» (161), и
отмечает, что
эта обостренная
борьба
втягивает
рабочих (175). Книга
помечена
октябрем 1913 г., и
автор с
полнейшей
ясностью
говорит об «интересах
капитала» (157), как
причине
современных
войн, о том,
что вопрос о
«национальной
тенденции»
становится
«гвоздем»
социализма (176), что
правительствам
нечего
бояться
интернационалистских
манифестаций
социал-демократов
(177), которые на
деле
становятся
все национальнее
(103, 110, 176). Международный
социализм
победит, если
вырвет
рабочих
из-под влияния
национальности,
ибо одним
насилием ничего
не сделаешь,
но он
потерпит
поражение, если
национальное
чувство
возьмет верх (173—174).). И,
разумеется,
сила привычки,
рутина
сравнительно
«мирной»
эволюции, национальные
предрассудки,
боязнь
резких
переломов и
неверие в них
— все это
играло роль
добавочных
обстоятельств,
усиливающих
и оппортунизм
и лицемерное
и трусливое
примирение с
ним, якобы
только на
время, якобы
только по
особым
причинам и
поводам.
Война видоизменила
десятилетиями
выращенный
оппортунизм,
подняла его
на высшую
ступень,
увеличила
число и
разнообразие
его оттенков,
умножила
ряды его
сторонников,
обогатила их
доводы кучей
новых софизмов,
слила, так
сказать, с
основным
потоком
оппортунизма
много новых
ручейков и
струй, но
основной
поток не исчез.
Напротив.
Социал-шовинизм
есть
оппортунизм,
созревший до
такой
степени, что
существование
этого
буржуазного
нарыва
попрежнему
внутри
социалистических
партий стало
невозможным.
Люди, не
хотящие
видеть самой
тесной и
неразрывной
связи
социал-шовинизма
с
оппортунизмом,
ловят отдельные
случаи и
«казусы» —
такой-то-де
оппортунист
стал интернационалистом,
а такой-то
радикал — шовинистом.
Но это — прямотаки
не серьезный
довод в
вопросе о развитии
течений.
Во-1-х,
экономическая
основа
шовинизма и
оппортунизма
в рабочем
движении
одна и та же:
союз
немногочисленных
верхних
слоев пролетариата
и мещанства,
пользующихся
крохами от
привилегий «своего»
национального
капитала,
против массы
пролетариев,
массы
трудящихся и
угнетенных
вообще.
Во-2-х,
идейно-политическое
содержание
обоих
течений одно
и то же.
В-3-x, в общем и
целом старое,
свойственное
эпохе II Интернационала
(1889—1914), деление
социалистов
на течение
оппортунистическое
и
революционное
соответствует
новому
делению на
шовинистов и
интернационалистов.
Чтобы
убедиться в
верности
этого
последнего
положения,
надо помнить
правило, что
в общественной
науке (как и в
науке вообще)
дело идет о массовых
явлениях, а
не об
единичных
случаях.
Возьмите 10 европейских
стран:
Германию,
Англию,
Россию,
Италию, Голландию,
Швецию,
Болгарию,
Швейцарию,
Францию,
Бельгию. В 8 первых
странах
новое
деление
социалистов
(по
интернационализму)
соответствует
старому (по
оппортунизму):
в Германии
крепость
оппортунизма,
журнал «Социалистический
Ежемесячник»
(«Sozialistische Monatshefte») стал
крепостью
шовинизма.
Идеи
интернационализма
поддержаны
крайними
левыми. В
Англии в
Британской
социалистической
партии около 3/7
интернационалистов
(66 голосов за
интернациональную
резолюцию против
84, по
последним
подсчетам), а
в блоке оппортунистов
(Рабочая
партия + Фабианцы
+ Независимая
рабочая
партия) менее
1/7 ? интернационалистов(Обычно
сравнивают одну
«Независимую
рабочую
партию» с
«Британской социалистической
партией». Это
неправильно.
Надо брать не
организационные
формы, а суть
дела.
Возьмите
ежедневные
газеты: их было
две — одна («Daily Herald» («Ежедневный
Вестник». Ред.))
у Британской
социалистической
партии,
другая («Daily Citizen» («Ежедневный
Гражданин». Ред.))
у блока
оппортунистов.
Ежедневные
газеты
выражают
фактическую
работу
пропаганды,
агитации,
организации.). В
России
основное
ядро
оппортунистов,
ликвидаторская
«Наша Заря»,
стало
основным ядром
шовинистов.
Плеханов с
Алексинским
более шумят,
но мы знаем
хотя бы по
опыту
пятилетия 1910—1914, что
они
неспособны
вести
систематическую
пропаганду в
массах в
России.
Основное ядро
интернационалистов
в России — «правдизм»
и Российская
социал-демократическая
рабочая фракция,
как
представитель
передовых
рабочих,
воссоздавших
партию в
январе 1912 года.
В Италии
партия
Биссолати и
К°, чисто
оппортунистическая,
стала
шовинистской.
Интернационализм
представлен рабочей
партией. Массы
рабочих за
эту партию;
оппортунисты,
парламентарии,
мелкие
буржуа за шовинизм.
В Италии
можно было в
течение ряда
месяцев
свободно
делать выбор,
и выбор
сделан был не
случайно, а
сообразно с
различием
классового
положения
массовика-пролетария
и
мелкобуржуазных
слоев.
В
Голландии
оппортунистическая
партия Трульстры
мирится с
шовинизмом
вообще (не надо
давать себя в
обман тем,
что в
Голландии
мелкие
буржуа, как и
крупные,
особенно
ненавидят Германию,
способную
скорее всего
«проглотить»
их).
Последовательных,
искренних,
горячих,
убежденных
интернационалистов
дала марксистская
партия с
Гортером и
Паннекуком во
главе. В
Швеции
оппортунистский
вождь Брантинг
возмущается
обвинением
немецких
социалистов
в измене, а
вождь левых Хёглунд
заявляет, что
среди его
сторонников
есть люди,
которые
именно так
смотрят (см.
«Социал-Демократ»
№ 36). В Болгарии
противники
оппортунизма,
«тесняки»,
печатно обвиняют
германских
социал-демократов
в своем
органе
(«Новом
Времени») в
«сотворении
пакости». В
Швейцарии
сторонники
оппортуниста
Грейлиха склонны
оправдывать
немецких
социал-демократов
(см. их орган,
цюрихское
«Народное
Право»), а
сторонники
гораздо
более
радикального
Р. Гримма
создали из
бернской
газеты («Berner Tagwacht» — «Бернский
Часовой».) орган
немецких
левых.
Исключением
являются
только две
страны из 10, Франция
и Бельгия,
причем и
здесь мы
наблюдаем,
собственно,
не
отсутствие
интернационалистов,
а чрезмерную
(отчасти по
причинам
вполне
понятным)
слабость и
придавленность
их; не забудем,
что сам
Вальян
признавался
в «L'Humanite» — «Человечество» в
получении им
от своих
читателей
писем интернационалистского
направления,
из коих он ни
одного не
напечатал
полностью!
В общем и
целом, если
брать
течения и
направления,
нельзя не
признать, что
именно оппортунистское крыло европейского
социализма
предало
социализм и
ушло к шовинизму.
Откуда
взялась его
сила, его
кажущееся
всесилие в
официальных
партиях?
Каутский,
который
очень хорошо
умеет
ставить
исторические
вопросы,
особенно
когда речь
идет о древнем
Риме и тому
подобных, не
слишком
близких к
живой жизни
материях, — теперь,
когда дело
коснулось
его самого,
лицемерно прикидывается,
будто не
понимает
этого. Но
дело яснее
ясного.
Гигантскую
силу
оппортунистам
и шовинистам
дал их союз с
буржуазией,
правительствами
и генеральными
штабами. У
нас в России
очень часто
забывают об
этом и
смотрят на
дело так, что
оппортунисты
— часть социалистических
партий, что
всегда были и
будут два
крайние
крыла в этих
партиях, что
все дело в
избежании
«крайностей»
и т. д. и т.п., как
пишут во всех
филистерских
прописях.
В
действительности
формальная
принадлежность
оппортунистов
к рабочим
партиям
нисколько не
устраняет
того, что они
являются— объективно
— политическим
отрядом
буржуазии,
проводниками
ее влияния,
агентами ее в
рабочем
движении.
Когда геростратовски
знаменитый
оппортунист
Зюдекум
наглядно
продемонстрировал
эту социальную,
классовую
истину,
многие
добрые люди
ахнули. Французские
социалисты и
Плеханов
стали показывать
пальцами на
Зюдекума, — хотя
стоило бы
Вандер-вельде,
Самба и Плеханову
взглянуть в
зеркало,
чтобы
увидать именно
Зюдекума, с
чуточку иным
национальным
обличьем.
Немецкие
цекисты
(«форштанд»),
которые хвалят
Каутского и
которых
хвалит
Каутский, поспешили
осторожно,
скромно и
вежливо
заявить (не
называя
Зюдекума),
что они
«несогласны»
с линией Зюдекума.
Это
смешно, ибо
на деле в
практической
политике германской
социал-демократической
партии один
Зюдекум
оказался в
решающий
момент
сильнее сотни
Гаазе и Каутских
(как одна
«Наша Заря'»
сильнее всех
течений брюссельского
блока,
боящихся
раскола с
нею).
Почему?
Да именно
потому, что
за спиной
Зюдекума
стоит
буржуазия,
правительство
и
генеральный
штаб великой
державы.
Политику
Зюдекума они
поддерживают
тысячами
способов, а
политику его
противников
пресекают
всеми
средствами
вплоть до
тюрьмы и
расстрела.
Голос Зюдекума
разносится
буржуазной
печатью в
миллионах
экземпляров
газет (как и
голос
Вандервельде,
Самба, Плеханова),
а голоса его
противников нельзя
услышать в
легальной
печати, ибо
на свете есть
военная
цензура!
Все
соглашаются,
что
оппортунизм —
не
случайность,
не грех, не
оплошность,
не измена
отдельных
лиц, а социальный
продукт
целой
исторической
эпохи. Но не
все
вдумываются
в значение
этой истины.
Оппортунизм
выращен
легализмом.
Рабочие
партии эпохи 1889—1914
годов должны
были
использовать
буржуазную
легальность.
Когда
наступил
кризис, надо
было перейти
к нелегальной
работе (а
такой
переход
невозможно
сделать
иначе, как с
величайшей
энергией и
решительностью,
соединенными
с целым
рядом
военных
хитростей).
Чтобы помешать
этому
переходу,
достаточно одного
Зюдекума,
ибо за него
весь «старый
мир», говоря
историко-философски,
— ибо он,
Зюдекум,
всегда
выдавал и
всегда выдаст
буржуазии
все военные
планы ее
классового
врага, говоря
практически-политически.
Это — факт,
что вся
немецкая
социал-демократическая
партия (и то
же относится
к французам и
т. д.) делает только
то, что
приятно
Зюдекуму, или
что может
быть терпимо
Зюдекумом.
Ничего иного нельзя
делать
легально.
Все, что
делается честного,
действительно
социалистического,
в германской
социал-демократической
партии,
делается против
ее центров, в
обход ее ЦК и
ее ЦО, делается
с
нарушением организационной
дисциплины,
делается фракционно
от имени
анонимных
новых
центров
новой партии,
как анонимно,
напр.,
воззвание
немецких
«левых»,
напечатанное
в «Berner Tagwacht» от
31 мая т. г.
Фактически
растет,
крепнет,
организуется
новая партия,
действительно
рабочая,
действительно
революционно-социал-демократическая,
а не старая,
гнилая,
национал-либеральная
партия
Легина-Зюдекума-Каутского-Гаазе-Шейдемана
и К° ( Крайне
характерно
то, что
произошло
перед историческим
голосованием
4-го августа.
Официальная
партия
набросила на
это
покрывало
казенного
лицемерия:
большинство
решило и все
голосовали,
как один
человек, за. Но
Штребель в
журнале «Die Internationale» разоблачил
лицемерие и
рассказал
правду. В
социал-демократической
фракции было две
группы,
пришедшие с
готовым ультиматумом,
т. е. с
фракционным,
т. е. с
раскольническим
решением.
Одна группа,
оппортунистов,
около 30 человек,
решила — во всяком
случае голосовать
за; другая,
левая, около 15 человек,
решила — менее
твердо — голосовать
против.
Когда не
имеющий
никакой
твердой позиции
«центр» или
«болото»
голоснул с
оппортунистами,
левые
оказались
разбитыми
наголову и...
подчинились!
«Единство» германской
социал-демократии
есть сплошное
лицемерие,
прикрывающее
фактически
неизбежное
подчинение
ультиматумам
оппортунистов.).
Поэтому
такую
глубокую
историческую
правду выболтал
нечаянно
оппортунист Monitor в
консервативном
«Прусском
Ежегоднике»,
когда заявил,
что оппортунистам
(читай:
буржуазии) вредно
было бы, если
бы теперешняя
социал-демократия
поправела, — ибо
тогда рабочие
ушли бы от
нее.
Оппортунистам
(и буржуазии)
нужна именно
теперешняя
партия, соединяющая
правое и
левое крыло,
официально
представляемая
Каутским,
который все
на свете
сумеет
примирить
гладкими и
«совсем-марксистскими»
фразами. На
словах
социализм и
революционность—
для народа,
для массы,
для рабочих;
на деле — зюдекумовщина,
т.е.
присоединение
к буржуазии в
момент всякого
серьезного
кризиса. Мы
говорим: всякого
кризиса, ибо
не только по
случаю войны,
но и по
случаю
всякой
серьезной
политической
стачки и
«феодальная»
Германия, и
«свободно-парламентарная»
Англия или
Франция немедленно
введут, под
тем или иным
названием,
военные
положения. В
этом не может
сомневаться
ни один
человек,
находящийся
в здравом уме
и твердой
памяти.
Отсюда
вытекает
ответ на
поставленный
выше вопрос:
как бороться
с
социал-шовинизмом?
Социал-шовинизм
есть оппортунизм,
настолько
созревший,
настолько
окрепнувший
и
обнаглевший
за длинную
эпоху сравнительно
«мирного»
капитализма,
настолько
определившийся
идейно-политически,
настолько
тесно
сблизившийся
с буржуазией
и
правительствами,
что нельзя мириться
с нахождением
такого
течения
внутри социал-демократических
рабочих
партий.
Если можно
еще мириться
с тонкими и
слабыми
подошвами,
когда ходить
приходится
по
культурным
тротуарам
маленького
провинциального
города, то
нельзя
обойтись без
толстых и
подбитых гвоздями
подошв, идя в
горы.
Социализм в
Европе вышел
из стадии
сравнительно
мирной и
ограниченной
тесными национальными
пределами. Он
вошел с
войной 1914—1915 гг. в
стадию
революционных
действий, и
полный разрыв
с оппортунизмом,
изгнание его
из рабочих
партий назрели
безусловно.
Разумеется,
из этого
определения
задач, которые
ставит перед
социализмом
новая эпоха
его мирового
развития, не
вытекает еще
непосредственно,
с какой именно
быстротой и
в каких
именно
формах
пойдет в
отдельных
странах процесс
отделения
рабочих
революционно-социал-демократических
партий от
мелкобуржуазно-оппортунистических.
Но отсюда
вытекает
необходимость
ясно сознать,
что такое
отделение
неизбежно, и
именно под
этим углом
зрения
направлять всю
политику
рабочих
партий. Война
1914—1915 гг. есть
такой
великий
перелом
истории, что отношение
к
оппортунизму
не может остаться
старым.
Нельзя
сделать
небывшим того,
что было,
нельзя
вычеркнуть
ни из
сознания
рабочих, ни
из опыта буржуазии,
ни из
политических
приобретений
нашей эпохи
вообще,того
факта, что
оппортунисты
в момент
кризиса
оказались
ядром тех элементов
внутри
рабочих
партий,
которые перешли
на сторону
буржуазии.
Оппортунизм —
если говорить
в
общеевропейском
масштабе — был,
так сказать,
в юношеском
состоянии до
войны. С
войной он
окончательно
возмужал, и
его нельзя
сделать
опять «невинным»
и юным.
Созрел целый
общественный
слой
парламентариев,
журналистов,
чиновников
рабочего
движения,
привилегированных
служащих и
некоторых
прослоек
пролетариата,
который сросся
со своей
национальной
буржуазией и
которого
вполне
сумела
оценить и
«приспособить»
эта
буржуазия.
Ни повернуть
назад, ни
остановить
колеса истории
нельзя — можно
и должно
безбоязненно
идти вперед,
от
приготовительных,
легальных,
плененных оппортунизмом,
организаций
рабочего класса
к революционным,
умеющим не ограничиваться
легальностью,
способным
обезопасить
себя от
оппортунистской
измены, организациям
пролетариата,
вступающего
в «борьбу за
власть», в
борьбу за
свержение
буржуазии.
Отсюда
видно, между
прочим, как
неправильно
смотрят на
дело те, кто
ослепляет
свое сознание
и сознание
рабочих
вопросом, как
быть с
такими-то
виднейшими
авторитетами
II Интернационала,
с Гедом,
Плехановым,
Каутским и т.
д. В
действительности
тут нет никакого
вопроса: если
эти лица не
поймут новых
задач, им
придется
остаться в
стороне, или
пребывать в
плену у
оппортунистов,
в каком они
находятся в
данное время.
Если эти лица
освободятся
из «плена»,
едва ли
встретятся политические
препятствия
к их
возвращению
в лагерь революционеров.
Во всяком
случае
нелепо заменять
вопрос о
борьбе
течений и
смене эпох рабочего
движения
вопросом о
роли отдельных
лиц.
VIII
Легальные
массовые
организации
рабочего
класса являются
едва ли не
важнейшим
отличительным
признаком
социалистических
партий эпохи II Интернационала.
В германской
партии они были
всего
сильнее, и
здесь война 1914—1915
г. создала
перелом
всего более
острый, поставила
вопрос всего
более ребром.
Ясно, что
переход к
революционным
действиям
означал роспуск
легальных
организаций
полицией, и
старая
партия, от
Легина до
Каутского
включительно,
принесла в
жертву
революционные
цели
пролетариата
сохранению
теперешних
легальных
организаций.
Сколько бы ни
отрицали
этого, факт
налицо. За
чечевичную
похлебку
теперешним полицейским
законом
разрешенных
организаций
продали
право пролетариата
на революцию.
Возьмите
брошюру
Карла Легина,
вождя социал-демократических
профессиональных
союзов
Германии:
«Почему
чиновники
профессиональных
союзов
должны
принимать
больше
участия во
внутренней
жизни
партии?» (Берлин,
1915). Это —доклад,
прочтенный
автором 27 января
1915 г. перед
собранием
чиновников
профессионального
движения.
Легин
прочитал в
своем
докладе и
перепечатал
в брошюре
один
интереснейший
документ,
который
иначе
никогда не
пропустила
бы военная
цензура. Этот
документ — так
называемый
«материал для
референтов округа
Нидербарним»
(предместья
Берлина) — есть
изложение
взглядов
левых
немецких
социал-демократов,
их протест против
партии.
Революционные
социал-демократы—говорится
в этом
документе —не
предвидели и
не могли
предвидеть
одного
фактора, именно:
«Что вся
организованная
сила
германской социал-демократической
партии и
профессиональных
союзов
встала на
сторону ведущего
войну
правительства,
вся эта сила
была
употреблена
в целях
подавления
революционной
энергии масс»
(стр. 34 брошюры
Легина).
Это — безусловная
правда.
Правда и
следующее утверждение
того же
документа:
«Голосование
социал-демократической
фракции 4-го .августа
означало, что
другой
взгляд, даже
если бы он
глубоко
коренился в
массах, мог
бы проложить
себе дорогу
только не под
руководством
испытанной
партии, а
лишь против воли
партийных
инстанций,
лишь под
условием преодоления
сопротивления
партии и профессиональных
союзов» (там
же).
Это — безусловная
истина.
«Если бы
социал-демократическая
фракция 4-го
августа
выполнила
свой долг,
тогда,
вероятно,
внешняя форма
организации
была бы
уничтожена,
но дух остался
бы, тот дух,
который
одушевлял
партию во
время исключительного
закона и
помог ей
преодолеть
все
трудности»
(там же).
В брошюре
Легина
отмечается,
что та компания
«вождей»,
которую он
собрал
слушать свой доклад
и которая
называется
руководителями,
чиновниками
профессиональных
союзов, хохотала,
слушая это.
Им смешна мысль
о том, что
можно и
должно
создать нелегальные
(как при
исключительном
законе)
революционные
организации
в момент
кризиса. А
Легин, как
вернейший
сторожевой
пес буржуазии,
бил себя в
грудь и восклицал:
«Это — явно
анархическая
мысль:
взорвать
организации,
чтобы
вызвать
решение
вопроса массами.
Для меня нет
никакого
сомнения, что
эта идея
анархическая».
«Верно!»
кричали
хором (там же,
стр. 37) лакеи
буржуазии,
именующие
себя вождями
социал-демократических
организаций
рабочего класса.
Поучительная
картина. Люди
развращены и
отуплены
буржуазной
легальностью
до того, что
не могут даже
понять мысли
о
необходимости
других организаций,
нелегальных,
для
руководства
революционной
борьбой. Люди
дошли до
того, что
вообразили
себе, будто
легальные
союзы, по
полицейским
разрешениям
существующие,
есть предел,
его же не
прейдеши, — будто
мыслимо
вообще сохранение
таких
союзов в
эпоху
кризиса, как руководящих
союзов! Вот
вам живая
диалектика
оппортунизма:
простой рост
легальных
союзов,
простая
привычка
туповатых,
но
добросовестных
филистеров
ограничиваться
ведением
конторских
книг, привели
к тому, что в момент
кризиса эти
добросовестные
мещане
оказались
предателями,
изменниками,
душителями революционной
энергии масс. И
это не
случайность.
Перейти к
революционной
организации
необходимо,
этого требует
изменившаяся
историческая
ситуация, этого
требует
эпоха
революционных
действий
пролетариата,
— но переход
этот
возможен
только через
головы старых
вождей, душителей
революционной
энергии, через
голову старой
партии, путем
разрушения ее.
А
контрреволюционные мещане,
разумеется, вопят:
«анархизм!» — как
оппортунист Эд. Давид вопил об «анархизме»,
разнося
Карла
Либкнехта.
Честными
социалистами
остались,
видимо, в
Германии
лишь те вожди,
которых
оппортунисты
бранят за
анархизм...
Возьмем
современное
войско. Вот — один
из хороших
образчиков
организации.
И хороша эта
организация
только
потому, что она
— гибка, умея
вместе с тем
миллионам
людей давать единую
волю. Сегодня
эти миллионы
сидят у себя
по домам, в
разных
концах
страны.
Завтра
приказ о мобилизации
— и они
собрались в
назначенные
пункты. Сегодня
они лежат в
траншеях,
лежат иногда
месяцами.
Завтра они в
другом
порядке идут
на штурм.
Сегодня они
проявляют
чудеса,
прячась от
пуль и от
шрапнели.
Завтра они
проявляют
чудеса в открытом
бою. Сегодня
их передовые
отряды
кладут мины
под землей,
завтра они
передвигаются
на десятки
верст по
указаниям летчиков
над землей.
Вот это
называется
организацией,
когда во имя
одной цели,
одушевленные
одной волей,
миллионы
людей меняют
форму своего
общения и
своего
действия,
меняют место
и приемы
деятельности,
меняют
орудия и оружия
сообразно
изменяющимся
обстоятельствам
и запросам
борьбы.
То же
самое
относится к
борьбе
рабочего
класса
против
буржуазии.
Сегодня нет
налицо
революционной
ситуации, нет
условий для
брожения в
массах, для
повышения их
активности,
сегодня тебе
дают в руки
избирательный
бюллетень —
бери его,
умей
организоваться
для того,
чтобы бить им
своих врагов,
а не для того,
чтобы
проводить в
парламент на
теплые
местечки
людей, цепляющихся
за кресло из
боязни
тюрьмы. Завтра
у тебя отняли
избирательный
бюллетень,
тебе дали в
руки ружье и
великолепную,
по
последнему
слову
машинной техники
оборудованную
скорострельную
пушку, — бери
эти орудия
смерти и разрушения,
не слушай
сентиментальных
нытиков,
боящихся
войны; на
свете еще
слишком много
осталось
такого, что
должно быть
уничтожено
огнем и
железом для
освобождения
рабочего
класса, и,
если в массах
нарастает
злоба и
отчаяние,
если налицо
революционная
ситуация,
готовься
создать новые
организации
и пустить в
ход столь полезные
орудия
смерти и
разрушения
против своего
правительства
и своей
буржуазии.
Это не
легко, слов
нет. Это
потребует
трудных
подготовительных
действий. Это
потребует
тяжелых
жертв. Это — новый
вид
организации
и борьбы,
которому
тоже надо
научиться, а
наука не
дается без
ошибок и
поражений. Этот
вид
классовой
борьбы
относится к
участию в
выборах, как
штурм
относится к
маневрам,
маршам или к
лежанию в
траншеях.
Этот вид
борьбы становится
в истории на
очередь дня очень
не часто, — зато
его значение
и его последствия
простираются
на
десятилетия.
Те дни, когда
можно и
должно
поставить в
порядок борьбы
такие приемы
ее, равняются
20-тилетиям других
исторических
эпох.
...Сопоставьте
с К. Легином К.
Каутского:
«Пока
партия была
мала, — пишет
он, — всякий
протест
против войны
действовал в пропагандистском
отношении,
как мужественный
поступок...
поведение
русских и
сербских
товарищей в
последнее
время
встретило
всеобщее
признание. Чем
сильнее
становится
партия, тем
больше переплетаются
в мотивах ее
решений
пропагандистские
соображения
с учетом
практических
последствий,
тем труднее
становится отдать
должное в
равной мере
мотивам
обоего рода,
а между тем
нельзя
пренебрегать
ни теми ни
другими. Поэтому,
чем сильнее
мы
становимся,
тем легче возникают
разногласия
между нами
при всякой
новой,
сложной ситуации»
(«Интернациональность
и война», стр. 30).
От
легиновских
рассуждений
эти рассуждения
Каутского
отличаются
только
лицемерием и
трусостью.
Каутский, по
сути дела,
поддерживает
и
оправдывает
подлое
отречение
Легинов от
революционной
деятельности,
но делает это
исподтишка,
не
высказываясь
определенно,
отделываясь
намеками,
ограничиваясь
поклонами и в
сторону
Легина и в
сторону революционного
поведения
русских.
Такое отношение
к
революционерам
мы, русские,
привыкли
встречать
только у
либералов:
либералы всегда
готовы
признать
«мужество»
революционеров,
но вместе с
тем ни за что
не откажутся
они от своей
архиоппортунистической
тактики.
Революционеры,
уважающие
себя, не примут
«выражения
признательности»
от Каутского,
а отвергнут с
негодованием
подобную постановку
вопроса. Если
налицо не
было революционной
ситуации,
если не
обязательно было
проповедывать
революционные
действия, тогда
поведение
русских и
сербов неверно,
тогда их
тактика
неправильна.
Пусть же
такие рыцари,
как Легин и Каутский,
имеют хоть
мужество
своего мнения,
пусть скажут
это прямо.
Если же
заслуживает
«признания»
тактика русских
и сербских
социалистов,
тогда непозволительно,
преступно оправдывать
противоположную
тактику
«сильных»
партии,
немецкой и
французской
и т. д.
Посредством
намеренно
неясного
выражения:
«практические
последствия»,
Каутский прикрыл
ту простую
истину, что
большие и
сильные
партии испугались
роспуска их
организаций,
захвата их
касс, ареста
их вождей
правительством.
Это значит,
что Каутский
оправдывает
измену
социализму
соображением
о неприятных
«практических
последствиях»
революционной
тактики.
Разве это не
проституирование
марксизма?
Нас
арестовали
бы — заявил,
говорят, на
рабочем собрании
в Берлине
один из
голосовавших
4-го августа
за кредиты
социал-демократических
депутатов. А
рабочие
кричали ему в
ответ: «ну, что
же тут было
бы дурного?».
Если нет
другого сигнала
для
передачи
рабочим
массам и
Германии и
Франции революционного
настроения и
мысли о необходимости
готовить
революционные
действия, то
арест
депутата за
смелую речь
сыграл бы
полезную
роль, как
призывный
клич для объединения
в революционной
работе
пролетариев
разных стран.
Такое объединение
нелегко: тем
обязательнее
было именно
стоящим наверху,
видящим всю
политику,
депутатам взять
на себя
почин.
Не только
при войне, но,
безусловно,
при всяком
обострении
политического
положения, не
говоря уже о
каких-либо
революционных
действиях масс,
правительство
самой свободной
буржуазной
страны
всегда будет
грозить распущением
легальных
.организаций,
захватом
касс, арестом
вождей и
прочими
такого же
рода
«практическими
последствиями».
Как же быть?
Оправдывать
ли на этом
основании
оппортунистов,
как делает
Каутский? Но
это значит
освящать
превращение
социал-демократических
партий в
национал-либеральные
рабочие
партии.
Для
социалиста
вывод может
быть только
один: чистый
легализм,
только-легализм
«европейских»
партий изжил
себя и
превратился,
в силу
развития
капитализма
доимпериалистической
стадии, в
основу
буржуазной
рабочей
политики.
Необходимо
дополнить
его
созданием
нелегальной
базы,
нелегальной
организации,
нелегальной
социал-демократической
работы, не
сдавая при
этом ни
единой
легальной
позиции. Как
именно это
сделать, — покажет
опыт, была бы
охота
вступить на
этот путь,
было бы
сознание
необходимости
его. Революционные
социал-демократы
России в 1912—1914 гг.
показали, что
эта задача
разрешима.
Рабочий
депутат
Муранов,
лучше других
державшийся
на суде и
отправленный
царизмом в Сибирь,
показал
наглядно, что
кроме
парламентаризма
министериабельного
(от
Гендерсона,
Самба,
Вандервельде
до Зюдекума и
Шейдемана,
которые тоже
«министериабельны»
вполне и вполне,
их только
дальше
передней не
пускают!)
есть еще
парламентаризм
нелегальный
и
революционный.
Пусть
Косовские и
Потресовы
восхищаются «европейским»
парламентаризмом
лакеев или
мирятся с
ним,—мы не
устанем
твердить
рабочим, что такой
легализм, такая
социал-демократия
Легинов,
Каутских,
Шейдеманов
заслуживает
лишь
презрения.
IX
Подведем
итоги.
Крах II Интернационала
выразился
всего
рельефнее в
вопиющей
измене
большинства
официальных
социал-демократических
партий Европы
своим
убеждениям и
своим торжественным
резолюциям в
Штутгарте и
Базеле. Но
этот крах,
означающий
полную
победу оппортунизма,
превращение
социал-демократических
партий в
национал-либеральные
рабочие
партии, есть
лишь
результат
всей исторической
эпохи II Интернационала,
конца XIX и начала XX века.
Объективные
условия этой
эпохи — переходной
от
завершения в
Западной
Европе буржуазных
и
национальных
революций к
началу
социалистических
революций — порождали
и питали
оппортунизм,
В одних странах
Европы мы
наблюдаем за
это время раскол
в рабочем и
социалистическом
движении,
идущий — в
общем и целом
— именно по
линии
оппортунизма
(Англия, Италия,
Голландия,
Болгария,
Россия), в
других длительную
и упорную
борьбу
течений по
той же линии
(Германия,
Франция,
Бельгия,
Швеция,
Швейцария).
Кризис,
созданный
великой
войной,
сорвал
покровы, отмел
условности,
вскрыл нарыв,
давно уже назревший,
и показал
оппортунизм
в его истинной
роли, как
союзника
буржуазии.
Полное, организационное,
отделение от
рабочих
партий этого
элемента
стало
необходимым. Империалистская
эпоха не
мирится с
сосуществованием
в одной
партии
передовиков
революционного
пролетариата
и
полумещанской
аристократии
рабочего
класса,
пользующейся
крохами от привилегий
«великодержавного»
положения «своей»
нации. Старая
теория об
оппортунизме,
как «законном
оттенке»
единой,
чуждой «крайностей»,
партии
превратилась
теперь в величайший
обман
рабочих и
величайшую
помеху рабочему
движению. Не
так страшен и
вреден открытый
оппортунизм,
отталкивающий
от себя сразу
рабочую массу,
как эта
теория золотой
середины,
оправдывающая
марксистскими
словечками
оппортунистическую
практику,
доказывающая
рядом
софизмов
несвоевременность
революционных
действий и
проч.
Виднейший
представитель
этой теории и
вместе с тем
виднейший авторитет
II Интернационала,
Каутский,
проявил себя
первоклассным
лицемером и
виртуозом в
деле
проституирования
марксизма. В
миллионной
немецкой
партии не
осталось
сколько-нибудь
честных и
сознательных
и революционных
социал-демократов,
которые бы не
отворачивались
с негодованием
от такого
«авторитета»,
пылко
защищаемого
Зюдекумами и
Шейдеманами.
Пролетарские
массы, от
которых,
вероятно, около
9/10 старого
руководительского
слоя отошло к
буржуазии,
оказались
раздробленными
и беспомощными
перед разгулом
шовинизма,
перед гнетом
военных
положений и
военной
цензуры. Но
объективная
революционная
ситуация,
созданная
войной и все
расширяющаяся,
все
углубляющаяся,
неизбежно
порождает
революционные
настроения,
закаляет и просвещает
всех лучших и
наиболее
сознательных
пролетариев.
В настроении
масс не только
возможна, но
становится
все более и
более
вероятной
быстрая
перемена,
подобная той,
которая
связана была
в России
начала 1905 г.ода
с «гапонадой»,
когда из
отсталых
пролетарских
слоев в
несколько
месяцев, а
иногда и
недель,
выросла
миллионная
армия, идущая
за
революционным
авангардом
пролетариата.
Нельзя знать,
разовьется
ли могучее
революционное
движение вскоре
после этой войны,
во время нее
и т.п., но во
всяком
случае только
работа в
этом
направлении
заслуживает
названия
социалистической
работы.
Лозунгом,
обобщающим и
направляющим
эту работу,
помогающим
объединению
и сплочению
тех, кто
хочет
помогать
революционной
борьбе
пролетариата
против
своего
правительства
и своей
буржуазии,
является
лозунг
гражданской войны.
В России
полное отделение
революционно-социал-демократических
пролетарских
элементов от
мелкобуржуазно-оппортунистических
подготовлено
всей
историей
рабочего
движения.
Самую плохую
услугу ему
оказывают те,
кто отмахивается
от этой
истории и,
декламируя
против «фракционности»,
лишает себя
возможности
понять действительный
процесс
образования
пролетарской
партии в
России,
складывающейся
в многолетней
борьбе с
различными
видами
оппортунизма.
Из всех
«великих» держав,
участвующих
в теперешней
войне, Россия
одна только в
последнее
время
пережила
революцию: ее
буржуазное
содержание,
при решающей
роли
пролетариата,
не могло не
породить
раскола
буржуазных и
пролетарских
течений в
рабочем движении.
В течение
всего,
приблизительно
двадцатилетнего
(1894—1914) периода,
который
российская
социал-демократия
просуществовала,
как организация,
связанная с
массовым
рабочим
движением (а
не только в
виде
идейного
течения 1883—1894 гг.),
шла борьба
пролетарски-революционных
и
мелкобуржуазно-оппортунистических
течений.
«Экономизм»
эпохи 1894—1902 годов
был,
несомненно,
течением
последнего
рода. Целый
ряд
аргументов и
черт его идеологии
— «струвистское»
извращение
марксизма,
ссылки на
«массу» в
оправдание
оппортунизма
и т. д. — поразительно
напоминают
теперешний,
опошленный,
марксизм
Каутского,
Кунова,
Плеханова и
проч. Было бы
очень благодарной
задачей
напомнить
теперешнему поколению
социал-демократии
старую «Рабочую
Мысль» и
«Рабочее
Дело» в
параллель с теперешним
Каутским.
«Меньшевизм»
следующего (1903—1908)
периода был
непосредственным,
не только
идейным, но и
организационным,
преемником
«экономизма».
Во время
русской революции
он проводил
тактику,
объективно
означавшую
зависимость
пролетариата
от либеральной
буржуазии и
выражавшую
мелкобуржуазные
оппортунистические
тенденции.
Когда в следующий
за тем период
(1908—1914) главный
поток
меньшевистского
течения породил
ликвидаторство,
— это
классовое
значение
данного
течения стало
настолько
очевидным,
что лучшие
представители
меньшевизма
все время
протестовали
против политики
группы «Нашей
Зари». А эта
группа, — единственная,
которая вела против
революционно-марксистской
партии рабочего
класса
систематическую
работу в
массах за
последние 5—6 лет,
— оказалась в
войне 1914—1915 гг. социал-шовинистскою!
И это в
стране, где
живо
самодержавие,
где не
завершена
далеко еще
буржуазная
революция,
где 43% населения
угнетают
большинство
«инородческих»
наций.
«Европейский»
тип развития,
когда
известные
слои мелкой
буржуазии,
особенно
интеллигенция,
и ничтожная
доля рабочей
аристократии
могут
«попользоваться»
привилегиями
«великодержавного»
положения «своей»
нации, не мог
не сказаться
и в России.
К
«интернационалистской»,
т.е.
действительно
революционной
и
последовательно
революционной,
тактике рабочий
класс и
рабочая
социал-демократическая
партия России
подготовлены
всей своей
историей.
* *
*
P. S. Эта
статья была
уже набрана,
когда в
газетах
появился
«манифест»
Каутского и
Гаазе, вкупе
с
Бернштейном,
которые
увидали, что
массы левеют,
и готовы
теперь
«помириться»
с левыми — конечно,
ценой
сохранения
«мира» с
Зюдекумами. Поистине,
Madchen fur alle!